— Я спрашиваю, блядь, чей это окурок? — По слогам, как для тупых повторяет Ванеев, обводя нас по очереди взглядом, как будто пытаясь вытащить ответ из глубин нашей черствой солдатской души.
В ответ снова молчание.
— Козлов! Козлов, твою мать! — Окончательно выйдя из себя, орет командир взвода.
Откуда-то из-за казармы к нам несется огромными шагами «замок» сержант Козлов.
— Зрав желаю тыщ лейт.… — Начинает, было сержант, за три метра переходя на шаг и отдавая честь командиру.
Но злобный летеха и его слушать не хочет. Может ему его баба сегодня не дала, может у него зуб болит, а может просто, оттого, что он мудак, но Ваниев хочет крови.
— Это залет Козлов! — В бешенстве орет взводный на сержанта — Развел у себя во взводе бардак, понимаешь! Почему у тебя курсанты тут шляются без дела? Почему окурки перед казармой валяются? Ты вообще сержант, блядь, или ЗС?
ЗС или залупа синяя — это любимое ругательство нашего взводного. Иногда он произносит его целиком, а иной раз может сократить его до ЗС, но все понимают о чем это он.
— Не могу знать, товарищ лейтенант, — вытягивается в струнку сержант, поедая глазами начальство. Видя состояние командира, он принял самое правильное решение, не спорить и совсем соглашаться, даже с тем, что он ЗС.
— Ну, так узнай и наведи порядок! — В сердцах бросает сержанту Ваниев и уже неспеша удаляется в сторону военного городка. Ну да, сорвал злость, теперь можно уже и не спешить никуда. Как говорится: Сделал гадость — сердцу радость.
Кажется, гроза прошла стороной. Ан нет. Сержант медленно обводит нас взглядом, не предвещающим ничего хорошего. Получить выволочку от взводного, на глазах подчиненных, это кому хочешь, настроение испортит. Наконец, Козлов разражается длинной тирадой состоящей сплошь из матерных слов, где печатными являются только предлоги. Я стою вместе с остальными парнями из нашего взвода и пропускаю все, что орет сейчас сержант, мимо ушей. Если принимать все на свой счет, то выжить в армии не получится, потому что, по хорошему, надо было бы дать сейчас Козлову по башке, чтобы придерживал язык, но это чревато большими неприятностями. Пока мы не приняли присягу, за это в дизель не отправят и даже на губу не посадят, но бить своего командира у всех на глазах, это очень неблагоразумно. Вот если подловить его тихонечко, там где никто не видит и сунуть кулаком пару раз в пузо, чтобы следов не оставить… А с другой стороны, оно мне надо? Он же сейчас орет не лично на меня, а как бы на всех сразу, что уже менее обидно. К тому же, он это делает за дело и по долгу службы. Ладно, хрен с ним, пусть себе орет, заодно кишки проветрит.
Вечером дело с окурком приняло новый оборот. «Замок» выгнал весь взвод на плац, заставил нас расстелить плащ-палатку. В центр нее торжественно положили злополучный окурок. Четверо бойцов взялись за концы плащ-палатки. И мы печатным шагом помаршировали хоронить злосчастный окурок. Общими усилиями на заднем дворе была вырыта яма метр на два и глубиной полтора метра. Мы вдвоем с Рамазаном в это время стояли в «торжественном карауле», держа вместо винтовок метлы, охраняя «тело» почившего окурка. Наконец, когда Козлов был удовлетворен глубиной выкопанной «могилы», один из бойцов положил окурок в пустую пачку от сигарет, символизирующую гроб и, спрыгнув в яму, торжественно опустил ее вниз. После чего была проведена церемония прощания, где несколько наугад выбранных сержантом бойцов под сдавленные смешки остальных произносили речи прощания с «безвременно ушедшим товарищем».
— Он был коротким и вонючим, но своей безвременной смертью, он открыл нам непреложную истину: не сри там где живешь, и не живи там где срешь. — Под нескрываемый хохот завершил свою речь Романов.
Козлов и сам уже улыбался, но все же прикрикнул на особо веселившихся пацанов. Потом все курсанты кинули по горсти земли в яму и наконец «похороны окурка» были закончены.