Томми снимал меблированную комнату в доме-пансионе, рядом с мужским студенческим клубом, называемым здесь братством.
— Мне нравится смотреть на их шалости, — сказал Томми с видом взрослого, снисходительно наблюдающего детскую игру, когда Грэйс обратила внимание на близость братства. Потом он предложил ей содовой и спросил: — Итак, ты принесла стихи?
Собираясь в общежитии на свидание, Грэйс тщательно сложила свежеотпечатанные на машинке листки со своими стихами и положила их в сумочку. И вот час настал. Она протянула Томми свои творения. Он включил настольную лампу и удобно устроился в кресле, а Грэйс нервно присела на краешке страшно потертого дивана.
— Какая прелесть, — забормотал Томми, — не ожидал, что стихи будут такими хорошими.
Когда Томми поднял голову от листков со стихами, Грэйс показалось, что глаза его увлажнились от слез.
Томми еще раз перечитал стихи, на этот раз изучал их долго. Потом заговорил, проливая ей бальзам на душу:
— А знаешь, еще тогда, когда ты посещала мой семинар, я понял, что ты не такая, как все. В тебе чувствовалась необыкновенная одухотворенность, утонченность души, особенное изящество. Это чувствовалось в каждом твоем движении, даже в том, как ты сидела, как внимательно меня слушала, будто поток чистейшей росы орошал твою золотистую кожу. — Он тихо вздохнул и улыбнулся: — Знаешь, те женщины в фильме не имеют и половины того, что есть у тебя. Им не хватает твоей свежести.
Грэйс покраснела.
— Они на самом деле не так хороши. Я имею в виду мои поэмы. Я знаю, что могу писать лучше. Я пока совершенствуюсь.
— Ты очень хорошо совершенствуешься. — Он встал, подошел и протянул ей листки с поэмами. Грэйс, не вставая, аккуратно сложила их в сумочку. А он все стоял возле нее. Когда она закрыла сумочку и начала поднимать глаза, ее взгляд вдруг остановился приблизительно в том месте, где у Томми была ширинка. Под штанами отчетливо выпирало нечто. Если бы Грэйс не была тогда неопытной девственницей, она знала бы, что это означает, поняла бы, что Томми в тот момент чувствовал. Он спросил: — Можно сесть рядом с тобой?
— Конечно, — улыбнулась она.
Томми сел, не зная, куда деть свои руки, с трудом пытался удержать их на своих коленях.
— Я чувствую… — произнес он и умолк.
Смутившись от затянувшейся тишины, Грэйс спросила:
— Что?
— Я чувствую твою ауру.
— Мою ауру?
— Она касается меня своей неясной границей. Можно мне сесть ближе, чтобы окунуться в нее?
— А я не чувствую своей ауры, — созналась Грэйс.
— Давай я покажу тебе ее. — Он осторожно взял ее правую руку и приложил к ее сердцу. — Это центр твоей сущности. — Тут Томми уткнулся лбом в свою руку, а рука его охватила ее грудь.
— Мне неудобно, — вымолвила Грэйс.
— Не будь эгоисткой, Грэйс. Кстати, это имя тебе очень подходит. Тебе следует раздвинуть границы своей сияющей ауры, позволить пребывать в ней другим.
На самом деле, конечно, ему хотелось раздвинуть ей ноги, а не ауру, но к тому времени ее ноги никогда ни перед кем еще не раздвигались. Впервые у нее это случилось с Томми, но много позже. Он входил в ее «ауру» медленно, осторожно и умело, особо не настаивая, и получалось так, будто именно Грэйс напрашивалась на свидания. И даже тогда, когда она потеряла с ним девственность, некоторое время оставалась, по существу, еще неопытной девочкой.
Глава 13
Свадебные колокольчики
Любовь. Настоящая любовь. Это явление случается чаще, чем солнечный день в июне.
Такую любовь Грэйс Мэндлин нашла в лице Томми Паттерсона. Вначале Грэйс хотела всего лишь показать ему свои поэмы и испить из неиссякаемого источника его мудрости. Но Томми придал их отношениям иное качество — дружба переросла в любовь. В слепую любовь. Такую любовь надо приравнять к смертному греху, ибо она вызывается неистребимой глупостью женщин, упрямо ищущих ослепительное, настоящее-настоящее счастье. А приводят такие поиски обычно к пустой квартире без детей и без мужа.
Но разве Грэйс тогда понимала это? Она любила. Она жила, ничего не замечая вокруг, с затуманившимся от счастья взором, с головой, задурманенной мыслями о ласках и нежности. В поэмах ее отразились новые чувства, новая непривычная действительность. Ее поэмы, как нахально выразилась одна студентка, стали «липкими». Ерунда, думала Грэйс, в этих поэмах описана настоящая любовь, искреннее сексуальное влечение.