Что-то было не так. Нет, не что-то — всё было не так!
Редуард Кинг понимал это интуитивно, так как для логического мышления у него просто не осталось слов.
Решительно всё шло не так, как должно бы, и очень странно, что Тот Который этого совсем не замечал.
— В свете всего вышесказанного, — говорил он, все больше воодушевляясь от звука собственного голоса, — совершенно очевидной становится необходимость создания обобщённого эпоса, который послужил бы связующим звеном между нашими двумя расами не только в будущем, но и в прошлом.
«Что со мной стряслось? — пытался думать Редуард. — Почему я все забываю?».
— Проиллюстрируем на простом примере, — продолжал Тот Который. — В легендах и мифах, доставшихся нам по наследству от древних поколений лингуампиров, неоднократно фигурировала безжизненная планета-прародительница под названием… эээ… Впрочем, не суть важно. Безжизненной она, разумеется, оставалась лишь до тех пор, пока не стала прародительницей. Так вот…
«Вот этот… как его… например, он-то все помнит! Каждое словечко… Вон как шпарит! И ведь что непонятно — когда он произносит какое-нибудь слово, я тоже его вспоминаю… кажется. Но почти сразу же — забываю снова».
— Что нам мешает взять эту милую планетку и заселить её какими-нибудь представителями земной мифологии? К примеру, этими… ты, кажется, называл их… — лингуампир нетерпеливо поцокал языком.
— Кентаврами? — машинально предположил Редуард. «Только разве я про них рассказывал? Стоп! Что я только что сказал? Кентаврами? Значит, что-то я всё-таки помню? Кентаврами, кентаврами, кентаврами… Не забыть бы хоть это! Кентаврами, кентаврами…» — он готов был повторять это слово до бесконечности.
— Верно! Кентаврами, — обрадовался Тот Который. — Только…
«Кен…» — пронеслось в мозгу Редуарда в последний раз.
— Ты случайно не знаешь, как может отразиться на их метаболизме помещение на планету с серно-аммиачной атмосферой?
Редуард с выражением безысходности на лице покачал головой.
«Нет, — так, или примерно так подумал он. — Я ничего уже не знаю. Вот только что знал что-то, но стоило мне сказать об этом вслух, а потом — услышать, как то же самое произносит… Или… Или не стоило?!»
Страшная догадка внезапно посетила его. И от того, что её было невозможно облечь в слова, она становилась ещё более страшной. Редуард по-новому взглянул на собеседника. Тот, как ни в чём не бывало, продолжал о чём-то увлечённо говорить, но Редуард уже не слушал. Он рылся в памяти. Он искал слова. Ему позарез требовалось найти хотя бы парочку слов для проверки своей гипотезы. Как назло, он ничего не мог припомнить. Даже самого бесполезного. Кроме…
— Эники-беники ели вареники! — выпалил он.
Тот Который оборвал свою речь на полуслове и переспросил:
— Эники-беники?.. Интересно, что бы это могло значить?.. Нет! Ничего не говори. Я догадаюсь сам. «Вареники» — это нечто такое, что надо варить. В таком случае, «ели» представляет собой производную от «есть», не в смысле существования, а в смысле поглощения пищи. Я прав?.. Следовательно, «эники-беники» должны быть…
«Надо было попридержать хотя бы пару слов! — запоздало сообразил Редуард. — Ладно, сам виноват, никто меня не тянул за… за… ну, такой… на нём ещё разговаривают. — Редуард сосредоточился. Нужный образ не шёл на ум. Тогда Редуард зажмурился и призвал на помощь все своё воображение. Воображение ухмыльнулось и показало ему язык. — Да, за язык!»
Инопланетянин продолжал болтать, не умолкая ни на секунду.
«И чего он не успокоится? Неужели надеется ещё что-нибудь из меня вытянуть? Зря надеется, ничего у меня не осталось. Разве что какая-нибудь мелочь, да и то настолько бесполезная, что её уже и не вспомнить… — с тоской подумал Редуард. — Найти общий язык… Мы говорим: „Найти общий язык“ и уверены, что это, несомненно, хорошо. Да вспомнить хотя бы, как я радовался совсем недавно, когда мне удалось так легко найти общий язык с этим… который напротив. Знать бы мне тогда, что мой родной, мой знакомый с детства язык действительно станет нашим общим языком. В смысле, одним на двоих… Теперь уже почти на одного. И этот один без зазрения совести пользуется моей родной речью, а у меня в голове роятся одни мыслеобразы, совсем как… Совсем как…»
Мыслеобразы в голове у Редуарда перестали роиться и дисциплинированно выстроились в одну шеренгу. Да, это могло и не сработать, но это, по крайней мере, был шанс!
Быстрые и точные движения Редуарда выдавали решимость, граничащую с отчаянием. Он переключил транслитератор в режим приёма, сдёрнул с головы бесполезные до этих пор наушники и нацепил их на уши лингуампиру, прямо поверх чёрного капюшона. Затем он склонил голову ко вшитому в воротник скафандра микрофону, отчего со стороны могло бы показаться, будто он собирается забодать Того Которого, и проревел: «У-У-У-У-У-У-У!», совсем как разъярённый кентавр, которого неосмотрительно поместили на планету с серно-аммиачной атмосферой.
В его рёве не было смысла, но ведь, как известно, транслитератор передаёт не слова, а соответствующие им мысленные образы. От отчаянья Редуард Кинг сопроводил свой рёв мыслеобразом столь разрушительной силы, что транслитератор не выдержал напряжения. Громко, так что слышно было даже Редуарду, он воспроизвёл в наушниках последнюю осмысленную фразу:
— Немедленно перестаньте воровать мой словарный запас! — и смолк навеки, отсалютовав на прощание осколками разорвавшихся предохранителей.
— Словарный запас? — повторил Тот Который с нескрываемым презрением в голосе. — Этот жалкий десяток тысячесловий ты называешь словарным запасом? Да как у тебя только поворачивается язык?
«Язы… я… я…» — отчаянно попытался запомнить Редуард. Нет, бесполезно!
— Но даже этих несчастных десяти тысяч ты не достоин! — заявил лингуампир. — Сам посуди, из своего так называемого словарного запаса ты использовал от силы пару-тройку сотен слов, оставляя остальные ветшать на задворках памяти. Ты искажал слова, проглатывал окончания, не там ставил ударения! Ты даже использовал аббревиатуры!
Последнее слово прозвучало как проклятье. Лингуампир замолчал, задохнувшись от возмущения. Редуард не знал, чем ответить на этот выпад. Основательно покопавшись в памяти, тщательно исследовав даже вышеупомянутые пыльные задворки, он с ужасом обнаружил, что помнит всего два слова. Тем не менее он выбрал из них одно, то, что в большей степени походило на ругательство, и произнёс, стараясь интонацией выразить все своё отношение к собеседнику:
— Турррбулентность!
— Что? И ты мне ещё будешь говорить о турбулентности? — воскликнул Тот Который. — Красивейшее слово, но до чего же редко ты пользовался им прежде! Почему ты вспоминаешь о турбулентности не раньше, чем твой кораблик начинает потряхивать при входе в плотные слои атмосферы? О, на твоём месте я произносил бы это слово по несколько раз в день. Я бы даже улучшил его! Послушай, так ведь будет ещё красивее: турбулюлентность, турбулюляция… — Лингуампир закатил глаза. — Нет, ты не достоин своего языка! Я забираю его у тебя. У вашего народа есть выражение «Молчание — золото». Ничего более глупого мне не доводилось слышать в этой жизни, но, похоже, как раз к тебе оно очень подходит…