Майор достал из кармана мобильный телефон и резво прошелся по клавишам дисплея.
— Скажи, Андрюха, на ее шее были обе цепочки?
— Нет. Только золотая.
— А серебряная?
— Серебряная лежала на земле. Она порвалась. Может, от удара, может, во время борьбы, если таковая имела место, в чем я лично очень сомневаюсь…
— Аргументируй…
— Анюта вся в тебя, чуть что — сразу в морду… Если бы на нее кто-то напал, на месте происшествия непременно остались бы чьи-то зубы, уши, яйца, а то и оторванные конечности.
— И кто же тебе таких ужасов понарассказывал?
— Можно подумать, ты этого не знал…
— Ладно, согласен — были зубы… Только преступник их… подобрал…
— Издеваешься?
— Нет, просто пытаюсь проанализировать все версии, чтобы отбросить бесперспективные.
— Понял… Анализируй… Отбрасывай… Если нужна моя помощь — звони.
— Чего даром трезвонить? Освободишься — сразу дуй ко мне…
— Ясно.
— До скорой встречи!
О том, что серебряная цепь не принадлежала его дочери (или, по крайней мере, еще вчера ему об этом ничего не было известно), Егоршин решил не говорить никому. Даже лучшему другу. В нынешнее продажное время положиться на все сто можно только на себя.
На плечо опустилась чья-то рука.
Майор повернул голову.
Перед ним стоял ладно сложенный, может быть, чуть-чуть полноватый мужчина лет пятидесяти в халате, на котором то тут, то там хорошо были видны влажные пятна — именно этот человек несколько минут тому назад имел честь беседовать с высоким милицейским руководством. Интересно, о чем?
— Я Степан Иванович. Заведующий отделением нейрохирургии, — мягким, вкрадчивым голосом, никак не соответствующим его могучей стати, представился доктор.
— Василий.
— А по отчеству?
— Давыдович.
— Сочувствую. И сразу хочу вас обнадежить. До мозга сучок не достал. Да и основные показатели у девочки в норме… Так что жить Аня, по всей видимости, будет. Только поврежденный глаз придется удалить…
— Когда она придет в себя?
— А вот этого, голубчик, я не знаю. Анюта перенесла тяжелый психологический удар. Шок, последствия которого она будет ощущать всю оставшуюся жизнь…
— Каким образом?
— Депрессии, раздражительность, вспыльчивость, иногда даже немотивированная жестокость, потом амнезия — частичная или полная потеря памяти…
— Черт… Ирка мне не простит…
— Какая Ирка?
— Жена… Бывшая…
— А, — понимающе кивнул Шапиро.
— Она за границей, я воспитываю ребенка один и за это регулярно получаю пилюлей.
— Понятно.
— Составьте, пожалуйста, для меня список препаратов, которые способны облегчить ее участь на данном этапе лечения.
— Хорошо… Как у вас с финансами?
— Можете не щадить мой кошелек. Не хватит — напишу Ирине, она пришлет либо лекарств, либо денег. Да, кстати, о чем вы говорили с генералом Левитиным?
— Экий вы хитрец! «Выпасли» меня, беззащитного…
— Не увиливайте от ответа, Степан Иванович…
— Анатолий Борисович очень обеспокоен судьбой вашей дочери.
— С чего бы это?
— Не знаю. Но он настойчиво просил ежедневно докладывать о состоянии ее здоровья.
— И все?
— Нет. Еще генерал распорядился поставить в палате круглосуточную охрану.
— На каких основаниях? Аня не преступница, не подозреваемая, не ценный свидетель…
— А если неизвестный злоумышленник захочет повторить нападение? Вы об этом не задумывались?
— Какое нападение? Все свидетельствует о том, что произошел несчастный случай… Падая, дочь сама напоролась на этот клятый сучок!
— А вдруг кто-то ее толкнул?
— Все возможно. Дети возвращались с тренировки, дурачились, баловались… Какой в этом криминал?
— Не знаю. Вам виднее!
Доктор отвернулся, красноречиво давая понять, что разговор окончен.
Оставшись без присмотра, Егоршин подошел к Анюте и принялся тщательно обследовать неподвижное тело. Чуть выше локтя на левой руке дочери красовались два пятна. Свежих, лиловых, не успевших почернеть. Как будто кто-то впился пальцами в ее бицепс и долго не отпускал…