Гвоздички отпрянули от лица и склонились на бок, открывая физиономию человека полностью.
Нет, это не Пантелеймонович, годами не дотянул. Пацан лет девятнадцати и сразу видно, что упёртый комсомолец. Кремень семидесятых. Плакат на стене продовольственного магазина: «Пятилетку в четыре года!» – словно выгравирован на его сердце. Отглаженный костюм, галстук в тон партбилету, взгляд прямой и честный. И, наверное, искренне верит в коммунизм, в великую стройку, и в светлое будущее, как другие верят в дефицит финских сапог.
Бабушка рассказывала про таких: На лекциях всегда сидел в первом ряду, конспектировал каждое слово. После смены на заводе – собрания, отчеты, стенгазеты. В выходные – субботники, прополка картошки. Ни тени сомнения, ни намека на усталость. Доклады, перевыполнение, передовые доярки.
Мог зажечь комсомольский костер даже в болоте скепсиса, правда, с привлечением тяжелой техники. А отчеты о перевыполнении плана по сбору металлолома были настолько оптимистичными, что впору было отправлять делегацию на Марс, проверять, не он ли там тайком перерабатывает метеориты.
Только глаза, как у оленя на ковре.
- Ева?
И голос растерянный.
- Ты сейчас что сказала?
Синицына. Ты опять заговариваешься. Обещания данные шефу вслух произнесла? То-то комсомольский вожак отпрянул в испуге. Подумал что это всё предназначено для его задницы? И кто это вообще такой? И как он здесь оказался?
- Ева, - на пороге комнаты появилась мама Бурундуковой, - ты проснулась? Валера приехал. Как получил телеграмму – сразу примчался тебя проведать.
И кто такой Валера? Люся, я тебя точно стукну чем-нибудь, овца общипанная. Ладно – мозговой штурм в прошлое.
- Ой, Валерик, - и глазки невинные, - приснилось, что Лёнька Пантелеев с дружками своими, врагами революции – меня пытают и требуют выдать военную тайну. А я им грожу небесными карами.
Оленьи глаза увеличились в размерах. Что не так сказала? Вчера вечером у Люси по телевизору как раз крутили старый фильм: «Рождённая революцией». Видела когда-то. Как раз серия про Лёньку и в СССР его точно должны знать. Или плакат с Лениным не совсем то место, куда его можно впихивать? И почему? Потому что большой и не поместиться?
- Ева, ну ты даёшь. Даже во сне про такое думать нельзя. А если бы товарищ Сморщенков тебя услышал?
- Это во сне, я не помню, - сразу отбрыкалась от какого-то товарища Сморщенкова, который по ночам посещает комнаты невинных девушек. Извращенец.
Оленьи глаза исчезли, взгляд стал сосредоточенным. Он вытянул вперёд руку с гвоздиками и торжественно произнёс:
- Я стихи сочинил тебе.
Ещё один поэт нарисовался. Они, наверное, на этой почве с Евой и познакомились.
Не дожидаясь моего ответа, Валерик с пафосом продекламировал, будто зачитал доклад о повышении морального облика молодых рабочих:
«Все слова, как тоска, как плен,
Изменяют и смысл, и правду.
Всё же хочется быть твоим,
Может, глупым и непонятным.
Но как Счастья касаться губ,
Быть надеждой в твоих объятьях.
И не падая в пропасть слов
Увести в подвенечном платье». (1)
И всучил мне свои гвоздики. При этом прикрыл глаза, вытянул шею и выдвинул вперёд нижнюю губу. Лошадиная улыбка.
Я несколько секунд ошарашено смотрела на него, потом решив, что нужно как-то похвалить рифмоплёта, процедила, словно глотая что-то кислое:
- Прелестно, - и добавила, - и оригинально, – с интонацией, подразумевающей полное отсутствие всякой оригинальности, - очень… эмоционально.
- Правда, тебе понравилось? – обрадовался он. - Я это сочинил когда летел в самолёте. Всё время думал только о тебе. И там, в тайге всё время думаю о том, как мы на следующий год поженимся.
Поженимся?! Вероятно, Бурундуковая только об этом и мечтала. Вот только мне этот местный поэт самоучка, мямлящий о вечной любви, и даром не сдался. Вот всё у меня прекрасно, только романтических серенад под окном и записей с кривыми стишками не хватает. Ухажёр, млять, и с глазами, полными обожания. И стихи. Боже, стихи! Не люблю стихи! Ненавижу сопли! Хочешь впечатлить? Подними штангу! Так ему и сказать? И мамка Бурундуковой улыбается во весь рот.
- А можно вы выйдите и дадите для начала мне возможность одеться?
- Конечно, - Валерка встал рядом с тёткой и оба замерли на пороге с идиотскими улыбками.
- За дверь выйдите и закройте с той стороны.
Потопали, толкаясь в проходе.
И? Люся!
Я сползла с дивана, бросила на стол цветы и потянулась за пакетом с прокладками. Заставила подружку сделать их два десятка.
На будильнике половина шестого. Это я часа четыре проспала и дальше бы дрыхла, если бы кавалер не объявился. Надеюсь, Ева со своим воздыхателем не трахалась, потому как у меня такое желание не возникло. От одного взгляда на Валерку зубы сводит. Простоватый, нагловатый, с манерами, словно только вчера слез с трактора. И стихи, наивные и искренние, как заря над кукурузным полем. Интересно, как он отреагирует, узнав, что комсомолка Бурундуковая внезапно стала фанаткой рукопашного боя и цитат Мао Цзэдуна.