— К кому?
— К Хелен Эйвери. Ерунда это. Просто она не в себе. — Он встал. — Опаздываю, — сказал он. — Как освободишься, дай знать. Меня устроит любой день, только после понедельника.
Джордж вышел и поехал по бесконечному бульвару, который, сузившись, превратился в извилистую бетонку, а потом начал забирать к пригородным холмам. Посреди бескрайней пустоши вдруг возникла горстка зданий — постройка, похожая на амбар, ряд контор, большой, но без всяких изысков ресторан и полдюжины небольших бунгало. Шофер высадил Ханнафорда у парадного входа. Он вошел в здание, прошагал мимо целого ряда всевозможных помещений — каждое было помечено вращающейся дверью и содержало в себе стенографистку.
— Есть кто-то у мистера Шредера? — спросил он, остановившись у двери, на которой значилось это имя.
— Никого, мистер Ханнафорд.
В тот же миг взгляд его упал на барышню, которая что-то писала за стоявшим в сторонке столом; он помедлил.
— Доброе утро, Маргарет, — поздоровался он. — Ты как там, дорогая?
Хрупкая бледная красотка подняла лицо и чуть нахмурилась, все еще думая о работе. То была мисс Донован, помощница режиссера, давняя приятельница Джорджа.
— Доброе утро. Джордж, а я и не заметила, как ты вошел. Мистер Дуглас хотел бы днем поработать над сценарием.
— Хорошо.
— Вот изменения, которые мы решили внести в четверг вечером. — Она улыбнулась, подняв на него глаза, и Джордж в тысячный раз изумился, почему она не стала актрисой.
— Хорошо, — сказал он. — Ничего, если я подпишусь инициалами?
— Они у тебя те же, что у Джорджа Харриса.
— Так оно и славно, дорогая.
Едва он договорил, как Пит Шредер открыл дверь и поманил его внутрь.
— Джордж, заходи! — произнес он возбужденно. — Хочу, чтобы ты переговорил по телефону.
Ханнафорд вошел.
— Возьми трубку и скажи «алло», — распорядился Шредер. — Но не представляйся.
— Алло, — послушно повторил Ханнафорд.
— Кто это? — осведомился молодой женский голос.
Ханнафорд прикрыл микрофон ладонью:
— Что мне на это отвечать?
Шредер лишь ухмыльнулся, а Ханнафорд заколебался, скрывая улыбкой подозрения.
— А с кем вы хотели бы поговорить? — наконец выдал он в трубку.
— С Джорджем Ханнафордом я хочу поговорить. Это вы?
— Да.
— А, Джордж! Это я.
— Кто?
— Я, Гвен. Так трудно оказалось тебя разыскать! Мне сказали…
— Какая Гвен?
— Гвен… ты что, плохо слышишь? Из Сан-Франциско… вечером, в прошлый четверг…
— Простите, — прервал ее Джордж. — Вы, видимо, ошиблись.
— Это Джордж Ханнафорд?
— Да.
В голосе зазвенела обида:
— Ну, так это Гвен Беккер, с которой ты провел в Сан-Франциско вечер четверга. И нечего притворяться, что ты меня не знаешь, потому как все ты прекрасно знаешь.
Шредер взял у Джорджа телефонный аппарат и повесил трубку.
— Кто-то прикинулся мною во Фриско, — сказал Ханнафорд.
— Вот где ты, оказывается, был в четверг вечером!
— Знаешь, мне все это совсем не смешно — а после этой чокнутой Зеллер и подавно. Поди их потом убеди, что их надул какой-то негодяй, немного на меня похожий. Ну, чего новенького, Пит?
— Пойдем на площадку посмотрим.
Они вышли через заднюю дверь, прошагали по грязной дорожке, отворили тесный проход в длинной глухой стене здания студии и шагнули в полумрак.
То тут, то там из сумеречного света возникали фигуры, они обращали белые лица к Джорджу Ханнафорду, будто души в чистилище, следящие, как мимо шествует полубожество. То тут, то там звучали шепот и приглушенные голоса, откуда-то издалека доносились нежные трели маленького органа. Завернув за угол, составленный из декораций, они оказались в белом потрескивающем сиянии съемочной площадки, где неподвижно стояли два человека.
Актер в вечернем туалете (манишка, воротник и манжеты были выкрашены в ярко-розовый цвет) сделал вид, что хочет подать им стулья, но они покачали головами и стали наблюдать стоя. Довольно долго на площадке не происходило ничего — никто не двигался. Ряд прожекторов отключился со зловещим шипением, потом включился снова. Вдали жалобно постукивал молоток, словно прося, чтобы его впустили в никуда; в слепящих огнях мелькнуло голубоватое лицо и крикнуло нечто неразборчивое во мрак над собой. После этого тишину нарушал лишь отчетливый негромкий голос на площадке:
— Если хотите знать, почему я без чулок, загляните ко мне в гримерную. Я вчера уже испортила четыре пары, а сегодня утром еще две. В этом платье добрых два килограмма.
От группы зрителей отделился некий человек и уставился на коричневые ноги говорившей; то, что они ничем не прикрыты, совсем не бросалось в глаза, да и в любом случае по выражению ее лица было ясно, что она ничего с этим делать не собирается. Барышня явно пребывала не в духе, а выразительность ее черт была такова, что ей довольно было чуть-чуть закатить глаза, чтобы донести до всех этот факт. Была она смугла и красива, с фигурой, которая грозила расплыться раньше, чем то будет угодно ее обладательнице. Каковой уже исполнилось восемнадцать.