— Благословите меня, отче, ибо я согрешил… я признаюсь Господу Всемогущему и вам, отец мой, что я грешен… с моей последней исповеди прошел месяц и три дня… я признаюсь, что упоминал имя Господа всуе…
Это был не грех, а грешок. Он и ругался только, чтобы покрасоваться, так что признание в богохульстве было в его устах чуть ли не хвастовством.
— …грубил старушке.
Смутная тень чуть шевельнулась за решетчатым окошком.
— Каким образом, сын мой?
— Старухе Свенсон. — Шепот Рудольфа ликующе вознесся. — Мы запулили ей в окно бейсбольный мяч, а она его забрала и не отдавала, так мы весь день кричали у нее под окном: «Бабка упала — юбку задрала». А потом часов в пять ее хватил припадок, и к ней вызвали доктора.
— Продолжай, дитя мое.
— И еще я… я сомневался, что я — сын своих родителей.
— Что? — Дознание явно опешило.
— Ну, я подумал, что я им не родной.
— Но почему?
— А, просто гордыня, — легкомысленно ответил кающийся.
— Ты решил, что слишком хорош для твоих родителей?
— Да, отче. — Ликование в голосе несколько померкло.
— Дальше.
— Я не слушался и обзывал мать. Чернил людей за глаза. Курил…
Рудольф исчерпал список мелких провинностей и приближался к греху, поведать о котором было смерти подобно. Мальчик прижал растопыренные пальцы к лицу, словно прутья решетки, он как будто старался выдавить меж ними стыд, заключенный в сердце.
— Я сквернословил, и меня посещали непристойные мысли и желания. — Голос его снова упал до шепота.
— Как часто?
— Я не знаю.
— Раз в неделю? Или дважды?
— Дважды.
— Ты противился этим желаниям?
— Нет, отче.
— Когда тебя посещало искушение, ты был один?
— Нет, отче, там были два мальчика и девочка.
— Разве ты не знаешь, сын мой, что следует избегать греховных мыслей не меньше, чем самого греха? Дурная компания ведет к порочным желаниям, а порочные желания становятся порочными деяниями. Где и когда это случилось?
— В сарае на заднем дворе у…
— Я не хочу слышать ничьих имен, — прервал его священник резко.
— Ну, мы были на чердаке сарая, и эта девочка, и… парень, они говорили, говорили всякие непристойности, и я остался.
— Тебе следовало уйти самому и девочку увести.
Уйти! Разве мог он признаться отцу Шварцу, как бешено пульсировали его пальцы, какое странное романтическое возбуждение овладело им, когда были сказаны эти невероятные слова. Возможно, в исправительных домах среди туповатых безжалостных девиц с тяжелым взглядом и найдутся такие, для которых возгорелось очистительное пламя.
— Ты больше ничего не хочешь мне рассказать?
— Кажется, нет, отче.
Рудольф почувствовал громадное облегчение. Пот выступил на ладонях, стиснутых в кулаки.
— А ты ни в чем не солгал?
Вопрос застал его врасплох. Как и всякий, кто лжет привычно и безотчетно, Рудольф испытывал огромное, благоговейное уважение к истине. Нечто внешнее, почти не связанное с ним, немедленно продиктовало ему роковой ответ.
— О нет, отче, я никогда не лгу!
На мгновение, подобно простолюдину-самозванцу на королевском троне, Рудольф вкусил от великолепия сказанного. А потом, пока священник бормотал обычные наставления, до мальчика вдруг дошло, что, героически отрицая свое вранье, он совершил ужасный грех — солгал на исповеди.
И на «теперь покайся» отца Шварца он машинально повторил, не вдумываясь в слова:
— Господи, я всем сердцем раскаиваюсь, что оскорбил Тебя…
Следовало тут же все исправить — свершилась чудовищная ошибка, но не успели Рудольфовы губы сомкнуться за последними словами молитвы, как раздался резкий звук — окошко захлопнулось.
Минутой позже, когда он вышел в сумерки, облегчение оттого, что он выбрался из удушливой церкви в открытый мир пшеницы и неба, помешало ему сразу полностью осознать, что он наделал. И вместо того чтобы расстроиться, Рудольф полной грудью вдохнул бодрящий воздух и принялся повторять про себя: «Блэчфорд Сарнемингтон, Блэчфорд Сарнемингтон».
Блэчфордом Сарнемингтоном был он сам, и эти слова звучали для него как песня. Превращаясь в Блэчфорда Сарнемингтона, он прямо-таки лучился учтивым благородством. Блэчфорд Сарнемингтон жил великими молниеносными триумфами. Когда Рудольф прищуривался, это означало, что Блэчфорд взял верх над ним, и на всем его пути слышался завистливый шепот: «Блэчфорд Сарнемингтон! Вот идет Блэчфорд Сарнемингтон!»