— Ничего подобного! — упорствовала Фифи. — О нашей помолвке объявили три месяца назад, и за это время ни одна девица из кордебалета не подала на Джорджа в суд… за то, что он нарушил обещание на ней жениться… Ни одна! Алкоголь он вообще не употребляет — только в виде тоника для укрепления волос. Да что там: за все это время мы даже ни разу не поссорились.
— Ты совершила серьезную ошибку, — констатировала тетушка Кэл.
Фифи кивнула:
— Боюсь, я разбила сердце самого чудесного мужчины в моей жизни, но делать нечего… Он абсолютное совершенство! Но тогда зачем стараться самой, если все равно за ним не угнаться — за своим идеальным мужем? А тактичный какой! Джордж мог бы представить мистера Троцкого мистеру Рокфеллеру, да так, что у них не возникло бы никаких трений… Правда, я боялась, что наступит такой момент, когда вся тактичность, без остатка, понадобится мне, я так ему и заявила. Мне еще никогда не приходилось бросать мужчину почти что на пороге церкви, перед венчанием, так что останусь-ка я у вас, пока эта история не подзабудется.
Она и вправду осталась — к немалому удивлению тетушек, которые были уверены, что Фифи уже наутро опрометью бросится назад, в Нью-Йорк, полная раскаяния. К завтраку она вышла спокойная, свежая и невозмутимая, словно всю ночь крепко спала, а день Фифи провела, нежась под красным пляжным зонтиком среди прогретых солнцем дюн, глядя, как с востока накатывают волны Атлантического океана. Тетушки успели перехватить вечернюю газету и тайком сожгли ее на костре: они почему-то решили, что о бегстве племянницы из-под венца будут оповещать красные заголовки на первой странице. Обе были довольны, что она теперь с ними и жизнь стала почти такой, как прежде, — правда, тетушка Джо иногда во время партии в маджонг теперь делала ход только за себя, а вот за воображаемого партнера забывала: все пыталась понять, что же это за существо — слишком идеальный мужчина. И все-таки кое-что изменилось, стало другим.
— Что там стряслось у вашей племянницы? — мрачно спросил садовник у тетушки Джозефины. — Зачем молодой красивой девушке прятаться в нашей глуши?
— Моей племяннице требуется отдохнуть, — холодно промолвила та.
— Если кто шибко устал, им наши дюны ни к чему, — возразил садовник, почесав затылок. — Больно они унылые, никакого разнообразия. Я вчера видал, как она схватила зонт и ну колотить им по песку, как сумасшедшая. Не ровён час, еще заметит, сколько его тут у нас, и вправду умом тронется. — Он фыркнул. — И что тогда, что будем делать?
— Так, будет болтать, Перси, — оборвала его тетушка Джо. — Займись-ка лучше делом. Мне нужно, чтоб ты затрамбовал в дорожку перед домом десять фунтов толченых ракушек.
— А как с зонтом-то быть? — спросил он. — Я подобрал что от него осталось.
— Зонт не мой, — сердито ответила тетушка Джо. — Можешь и его закатать в дорожку.
Но вот уж пролетел июнь, который должен был стать для Фифи медовым месяцем, а мокрые отпечатки ее резиновых тапочек по-прежнему каждое утро появлялись на пустынном пляже в этой глуши на краю света. Какое-то время одиночество было ей вроде бы на пользу, и морской бриз красил ее щеки здоровым багрянцем; однако вот еще неделя прошла, и тетушки заметили, что ей не по себе, а притворяться веселой еще труднее, чем в день приезда.
— По-моему, у тебя сдают нервы, дорогая, — сказала ей тетушка Кэл, когда задул крепкий ветер и заштормило. — Мы рады, что ты тут с нами, но у тебя такой грустный вид! Может, попросишь маму съездить с тобой на лето в Европу?
— Там у них в Европе чересчур все нарядное, — устало возразила Фифи. — Мне у вас нравится: все такое суровое, дикое, натуральное, будто на краю света. Если вы не против, я еще побуду.
Они, разумеется, были не против, а племянница становилась все печальнее, дни уносились прочь под сиплые, пронзительные крики чаек и прерывистый рокот мерцающих бликами волн. Но вот однажды, после самой дальней из своих дальних прогулок, когда уже начало темнеть, Фифи привела какого-то оборванца. Тетушкам достаточно было только раз взглянуть на него, чтобы понять: пророчество садовника сбылось, затворничество в конце концов свело Фифи с ума.
Оборванец этот — в общем-то, не мужчина, а так, не пойми что — возник в дверях их гостиной летним вечером и все щурился, глядя в глаза тетушке Кэл, — ни дать ни взять бродяга с побережья, который случайно прибрел к ним из какого-нибудь фильма про жителей островов на юге Тихого океана. В руках у него была суковатая палка, огромная, увесистая. Такой и убить ничего не стоит, один ее вид заставил тетушку Кэл в ужасе попятиться назад.