Потом мы шли молча.
Среди ночи, когда мы крепко спали, я услышал возню и крики людей на улице. Выглянув в крохотное оконце, увидел невдалеке зарево - горел чей-то дом. Тася тоже проснулась и, не вставая с постели, спросила:
- Что там, Федор?
- Горит дом, надо помочь тушить.
Я засобирался.
- Подожди, - удержала меня Тася. Она хотела еще что-то сказать, но в это время в дверь нашего домика сильно постучали. И я отчетливо услышал слова:
- Открывай, старый черт, а не то раскатим твою гнилушку!
- Сейчас, - ответил дребезжащим голосом дед и, шаркая, пошел в сенцы.
Я бросился к половице, где было спрятано наше оружие, но Тася каким-то чужим голосом приказала:
- Ложись ко мне и притворись пьяным!
Я юркнул в ее теплую постель. Мою она швырнула под кровать и легла рядом. Мне вдруг стало не по себе: стыд и в то же время жгучая затаенная радость возбуждали мое сознание, холодные струйки пота потекли из под мышек, во рту пересохло. Я впервые лежал с девушкой в постели… А голос незнакомца в соседней комнате спрашивал:
- А в той конуре у вас кто?
- Геологи… геологи у нас остановились.
- Какие там геологи? - спрашивал уже другой, визгливый го-лось.
- Обыкновенные, - дерзко отвечал дед.
Басистый голос пригрозил:
- Ну ты, старая рухлядь, покороче, а то… - он не договорил угрозы.
Визгливый голос раздался у самой двери:
- А ну, показывай!
Дверь открылась. Тася вскрикнула и села на кровати, прикрывая грудь одеялом.
- Что вам здесь надо?
- О-о! Какое прелестное создание, - протянул у двери бас.
- А там кто?
Я неестественно громко храпел, отвернувшись к стенке, а сердце тревожно колотилось.
- Это мой муж, он пьян.
- А-а, - пробасили рядом.
А Тася продолжала возмущаться:
- И потом: почему вы врываетесь в чужое жилище, по какому такому праву? Я вот пожалуюсь на вас Виктору Лаврентьевичу.
- О-о! Да она заносится! - шутливо сказал бас, и серьезно спросил:
- Откуда вы знаете его?
- Он мой друг, мы с ним вместе учились.
В комнате на минуту воцарилась тишина.
- Ну-ну, - снова протянул бас.
Шаги направились к выходу.
- А может, это уполномоченные, - вдруг сказал визгливый.
Наступила пауза. Мне показалось, что бандиты вернулись в комнату. Сердце мое, начавшее было успокаиваться, вновь тревожно забилось. Я сжался и приготовился к прыжку. Девушка, кажется, угадала мою решимость и положила холодную ладонь мне на щеку.
- Ладно, Сеня, потом проверим, - проговорил бас.
Шаги удалились. Я облегченно вздохнул и повернулся на спину. Хотел встать, но Тася легонько потрогала меня за плечо: лежи. Дед закрыл задвижку в сенях и, прикрывая наши двери, пробурчал:
- Это Косой был, со своим прихвостнем.
Мы молча лежали, разговаривать не хотелось, мысли путались. Я жалел, что не увидел в лицо Косого, не разглядел этого бешеного и в то же время спокойно-корректного человека. А надо бы. Надо бы посмотреть на эту гадину, но не смог - Тася не дала этого сделать. Ох, Тася, Тася! Как же хорошо ты все предвидишь! Только теперь я понял, зачем она заставила меня притвориться пьяным: она рассчитывала, что бандиты не станут возиться с каким-то пьянчужкой, храпящим под боком жены, я в этом убедился: бандиты даже не пытались повернуть меня лицом и посмотреть.
Тело мое горело, но я боялся пошевелиться, боялся даже малейшим движением обидеть или побеспокоить Тасю. Не мог я и встать - раз она пожелала, чтобы я лежал, - значит, так надо, а зачем? Уснул я под утро тяжелым, кошмарным сном.
Мне приснилось, будто я лежу на стоге сена, светит солнце и вдруг мне на лицо полился дождик. Я хотел зарыться в сено, ухватился за пучок, а это… одеяло в руках, а надо мной стоит улыбающаяся Тася и брызгает в лицо холодной водой.
- Вставай, муженек, пора на работу. - И наклоняясь к самому уху: - А то всех бандитов проспишь.
На дворе ярко светило солнце, лучи его причудливыми бликами пробивались в комнату через маленькое оконце. На кухне покашливал дед, через щели нашей двери пробивался запах самосада. Бабка Устинья постукивала посудой, потрескивали лучины в самоваре.
- Встаю, отвернись.
Тася вышла к старикам.
За чаем дед сидел молча, насупившись, и смотрел в одну точку, куда-то выше окна. Бабка глубоко вздыхала.
- Появилась же проказа у нас, ядрена мышь! - вдруг прорвало деда. - Гады, собаки! Что же они здесь пиратничают? Все ищут активистов да палят домишки! Ефима-то к чему разорили? Ай-яй-яй, варнаки и только.
- Какого Ефима? Не Чернова, случаем? - настороженно спросил я.
- Его - партейца нашего.