- Эх ты, мужик! А еще грворишь, что геолог! - презрительно скривила она губы. - Я знаю - ты милиционер, а милиционеры не пьют эту гадость. - Она прожевала картошку и добавила: - И зачем ты сюда пришел - не пойму.
Ее большие, удивительно ясные глаза зло прищурились.
- Зашел так, поговорить, - неуверенно сказал я.
- Так ходят к… а я порядочная женщина и тебя совсем не знаю. Давай-ка лучше напрямую, милиционерик.
- Скажи, Матрена, зачем Лапушенко уехал от тебя в устье Елкинды? - спросил я.
Она удивленно посмотрела на меня, пожаЛа плечами.
- А тебе что за дело? Не впрямь ли женихаться приехал? А ты вообще-то ничего парень, можно…
- Какая же ты бесстыдная, Матрена, ребенка хоть постыдись,- обозлился я.
Она ласково взглянула в сторону мальчика и махнула рукой.
- Ничего, он у меня умный, привычный. - Потом помолчала и вдруг резко, холодно спросила: - Все-таки чего тебе от меня надо?
Я помолчал и, чтобы разрядить обстановку, предложил:
- Давай выпьем.
В глазах Мотьки мелькнула искорка доверия.
- Давай, - взяв бутылку, уже мягко сказала она. Налила себе. Мы выпили. - Так вот, Митька оказался подлецом - бросил меня. Была хорошей, когда поила его свору… Да чего тут скрывать - эти бандюги так тут и паслись. А этого стервеца на волю потянуло, в одиночество…
- Тебя-то он туда звал?
- Нет. Говорит, поживу пока один, а потом позову. Темнит он что-то. Если бы была нужна, то сразу бы взял, мошенник окаянный.- Давай еще по стопашке, - предложила Мотька.
Отказаться я уже не мог. Ни о каком долге или даже осторожности не задумывался, было легко и весело.
А Мотька продолжала говорить о Митьке, о его обещаниях и подлости и еще о чем-то… В голове у меня все закружилось…
Очнулся я от настойчивого, глухого стука - кто-то стучался в дверь. Сначала не мог сообразить, где я. Рядом почувствовал чье-то теплое, мягкое тело. Стал припоминать прошедшие события и с ужасом вспомнил - Мотька! В голове звенело. Я попытался встать, но Мотька придавила рукой мою голову и тихо, зло шепнула:
- Лежи.
Она встала и, чертыхаясь, пошла к двери.
- Кто там? - послышался ее дрожащий голос.
- Открой, это я, Митрофан.
Мотька некоторое время молчала, затем тихо, жалобно сказала:
- Не обманывай, Митька на Ундурге.
- Открывай, говорю, - послышался требовательный голос, - а то разнесем дверь!
Я лежал ни жив ни мертв. Что же делать? Ах, как позорно и по-дурному влип! Мотька подкралась ко мне и тихо шепнула:
- Сбрось один матрац, подушку, одеяло и ложись на пол.
Я так и сделал.
В комнату ввались двое. Слышно было, как они молча сели на табуретки. В комнате стоял полумрак, но вдруг стало светлее, видно, подвернули фитиль лампы.
- Ты с ним это тут пировала? - спросил Лапушенко.
- А я тебе что? - ехидно откликнулся визгливый голос. Я уже слышал его однажды ночью в избушке стариков Зайцевых и узнал бы из тысячи других.
Значит, это и был тот последний бандит, которому удалось от нас вырваться. Теперь он наверняка меня узнает и тогда… Что делать?
- Кто это? - с дрожью в голосе спросил Лапушенко.
- Так, один геолог, - ответила Мотька.
- А-а, - понимающе протянул визгливый, - понятно.
С минуту стояло молчание, потом Лапушенко сказал:
- Сначала выпьем.
Забулькала в стаканах самогонка. Потом снова наступила пауза.
Вдруг наступившую тишину прорезал властный голос Мотьки:
- Не трогайте его! Не вздумайте!
Я понял, что мне угрожает опасность, отбросил одеяло, вскочил. В это время зазвенело стекло: кто-то сшиб лампу со стола, и стало темно. Я бросился к двери, но налетел на Мотьку, больно ударив ее головой в живот, отчего она неистово закричала. Меня пытались схватить, потом ударили чем-то твердым по спине. Я тоже бил кулаками в темноту, но цели не достигал. На меня навалились, сбили с ног, ударили по голове, и я потерял сознание. Очнулся, когда меня волокли по земле. Ноги, бедра и спину саднило. Вначале я не мог понять, кто и куда мекя тащит, но потом вспомнил драку в избе Мотьки и Митрофана с визгливым. Это они тащили меня сейчас. Но куда? Зачем? Не успел я осмыслить происходящее, как бандиты остановились, выпустили мои руки.
- Хорош, - проговорил визгливый, - тут и кончим.
- Надо бы еще оттащить, а то близко, - сказал Лапушенко.
- Тебе чего бояться?
- Мне-то нечего. Мотьку заподозрят, а она выдаст нас.
Где-то совсем далеко, на окраине села, послышался скрип тележных колес и пофыркивание лошади. Впрочем, мне это могло и показаться, так как в голове стоял звон. Руки и ноги онемели, отказывались повиноваться. Я понимал, что меня собираются убить, но предпринять что-нибудь не мог, все тело болело, я не мог шевельнуться. Однако слух не подвел меня.