— А ну ша! – он прикрикнул на нее и замахнулся, но не ударил. – Будет мне еще сопливка вроде тебя указывать! Власть у меня по праву брата. Сестра моя померла, ты сиротой осталась, избу вести не умеешь, к хозяйству не приучена – тут и слепой увидал бы, что нужен крепкий мужик, пока отцовское наследие ты не растрепала. А замуж не хочешь – так я тебе в подмогу родича даю, а ты нос воротишь! Зараза!
Он недовольно крякнул, а его старший сын – Радко – вместе с дядькой Живаном закивали согласно, ну как есть деревянные истуканы.
Отрада коротко втянула носом воздух и скрестила на груди тонкие, натруженные бучением в холодной воде руки. Она поймала на себе неприязненный взгляд Радко: повадками и лицом тот пошел в отца. Такой же патлатый, приземистый мужичок. Даже щурился также и пятерню в жесткие кудри запускал.
Со двора донеслось лошадиное ржание, и Отрада спешно выбежала на крыльцо, накинув поверх рубахи матушкин платок. К покосившемуся, низкому забору по ухабистой, разбитой лесной стезе правила груженой телегой тетка Купава. Подле нее на облучке теснилась жена Радко – Лучка. Она теребила пальцами спускавшиеся на грудь концы простого, беленого убруса, и хмурилась.
Невольно Отрада позлорадствовала. Не всем в избе затея батюшки Избора пришлась по нраву. Токмо ей-то от этого не легче.
Фыркнув, лошадь остановилась, и обе женщины соскочили на землю. В повозке виднелся всякий домашний скарб: сундуки, плотно набитые мешки, пара потрепанных меховых одеял, ухват, чугунок, коромысло...
Отрада горько хмыкнула. Позади нее на крыльце торжествующе кашлянул вуй Избор.
— Ну так что, Отрадка, принимай родню, принимай гостей! Лучка тебе с хозяйством подсобит, хоть грязищу ототрете, а то развела тут... хуже подклети со свиньями! Али ты не рада?
— Я к старосте назавтра пойду, — Отрада повернулась к нему и подалась лицом вперед, подступив близко-близко. – Не твоя эта изба, не смеешь ты тут свои порядки устанавливать! – прошипела она, сгорая от неистовой злости.
— Ох, как же мой сынок тебя укоротит, любо-дорого поглядеть будет! Всю дурь из тебя выбьет, как мужем станет, — усмехнулся вуй Избор прямо ей в лицо, а затем обошел стороной, оставив на крыльце в одиночестве.
— Купава, глупая ты баба, куда мешок тащишь, сперва сундуки снять надобно! А ну отойди, раззява! – широко, размашисто шагая, он направился к телеге, подле которой суетились жена и невестка.
Сжав в бессильной злобе кулаки до впившихся в ладонь ногтей, Отрада неотрывно глядела ему в спину. И снова помстился ей в глазах дядьки лихорадочный, болезненной блеск. И снова он говорил спешно, слова проглатывая, и суетился, руками размахивал, жесткие кудри сызнова трепал...
«Ничего, — утешала себя Отрада. – Ничего. Брошусь на завтра прямо в поле в ноги старосте. При всех он меня не обидит, да и Перван не тронет. Уж такого немыслимого попрания устоев даже Зорян Нежданович не допустит!»
15.
Солнце припекало почти как летом; безоблачное лазоревое небо слепило слезящиеся глаза.
Весна наступила стремительно. Всего за одну седмицу стаял снег и больше не выпадал, как частенько бывало. Теплый ветер обдул землю, и вот она уже рассыпалась под сохой, а не резалась тяжеленными, липкими пластами. Морозы не ударяли и по ночам, и потому на утро соха вольготно проходила сквозь почву.
Когда седобородый дед Радим, старейший муж в общине, сжал горсть земли в кулаке, а затем разжал его, повернув ладонью к низу, то почва рассыпалась при падении. Тогда и порешили, что поле для пахоты пригодно. Распашку можно зачинать.
Работы нынче было – непочатый край. Общине недоставало лошадей, и плуг таскали самые крепкие, выносливые мужики. Отложив в сторону привычный молот и закрыв дверь кузни, Храбр вышел в поле наравне со всеми. Земля будет кормить их целую зиму, и коли не сдюжат ее вспахать, то и урожай родится скудный, и наступит в поселении голод.
Отбросив в сторону широкие кожаные ремни, которые надевали на плечи мужики, когда становились за плуг, Храбр утер с лица пот изнанкой рубахи из небеленого, грубого полотнища и пошел в сторону, где начиналось поле. Там уже собирались другие мужи: время близилось к полдню, и наступило время трапезничать.
Шла вторая седмица Березозола* — самая пора для распашки. Уж скоро распустится березовый лист, и настанет время сеять овес. Им нужно было управиться меньше, чем за две седмицы, чтобы поспеть к сроку, и потому на поле вышли почти все мужчины, в общине остались бабы, дети да старики.
Храбр с наслаждением полил водой вспотевшую голову, встряхнулся и оправил рубаху, которую надевал для работы в поле. Он опустился на землю подле Белояра, привалившегося спиной к плугу. Тот полулежал с закрытыми глазами, гоняя во рту длинную щепу. Напротив них сидел крепко сложенный, коренастый Третьяк с сыновьями.