И завалиться на боковую часиков до десяти утра - гори оно все огнем, не угнаться мне за Климовой, ни за кем не угнаться, даже за Томкой, она хоть Бориса своего обожает, ей лучше, а я кого?
Дочки уйдут, забудут, а вспомнят - внуков подкинуть, деньжат стрельнуть, подарок получить.
Ох, баба Настя, скоро и я бабой Надей стану, и о моих тыщах детки размышлять будут...
Пойду-ка спать, а то натворю чего-нибудь, страшного чего-нибудь натворю.
V
Куда это я иду?
Ах да, в парикмахерскую.
Глупо Надька придумала, сейчас и парикмахерша на морду взглянет испугается.
Уже или нет?
Руки потные, надо спешить, отпросилась на часок - ерунда, время-то известно, ну, парикмахерская, ну и что?
Не дури себе голову, так должно было случиться, должно было случиться, должно, и все.
Ничего страшного, только бы не расклеиться.
Надо бы сосисок прихватить по дороге, из-за Надькиных именин ничего не сготовлено. Боря на работе перекусит что-нибудь, а вечером сосиски сварю, бутылочку куплю, не скажу за что, просто куплю и на стол поставлю - он обрадуется. Коленьку в постель пораньше загоним, сосиски сварю, бутылочку охлажу, Боря холодненькое любит, горчичка есть - чего еще надо? - Боренька потом целоваться полезет, будет полчаса в лифчике копаться, хорошо...
А завтра хлопоты начнутся, а может, и не завтра, Надька скажет когда, она обещала, все равно когда, теперь уже все равно когда.
А если возвратиться бегом, лётом - успею, наверное, успею, она руки еще не обтерла, ну, чего же я думаю, ну...
Тьфу, нервы проклятые, прохожие оборачиваются, это плохо, глазастые какие-то, вдруг прибегу, увижу, заору, точно заору, ужаса не выдержу, куда мне, слабачке, нельзя, уже поздно...
И правда, сосисок раздобуду, сварю, винца выпьем с Боренькой, я в его руки зароюсь, мягкие у него руки, быстрые, прямо вся у него в руках пригреешься, ничегошеньки не надо, так и усну, и не приснится ничего Боренькины руки все сны всасывают, никогда снов не видела, если в руках его засыпала.
Жизнь мутнющая, скукота, носишься, как машинка заводная, из угла в угол носишься, а для чего, спрашивается, ведь осточертели эти чертежики-мутожики, только и думаешь, чтоб на бюллетень смыться, день-деньской бы жарила-парила, Коленьку тискала, а тут - черти, как проклятый, перерисовывай.
Судьба хитрозадая какая, ведь Боре - хлебом не корми - карандаш или кисточку дай, день подряд рисовать будет, а меня через полчаса скукотища за горло хватает. Надька хоть наорется на службе вволю, а тут только и глотаешь пыль, и зарплата ерундовая. Борька ни о чем думать не хочет, плевать ему, что потом будет, хоть бы халтурку какую брал, с его-то ремеслом - где-кому покрасить, да и слесарить бы мог - на копейку дела, а как загребают, другие уже на своих "Жигулях" на халтуру выезжают, не то что Борька.
Хочет, чтоб спокойно ему было, чтоб жизнь вокруг не шелохнулась, потому и от рисования отступил, бутылку уважает, поганец, и смеется: все, говорит, художники лакают; так ведь и не художник он, выколотил он из себя свое дело - то не удалось, это не пошло, выколотил, слабость, она чего хочешь выколотит.
А Петр Антонович, длинноносый этот гоголь, Надькиной подружки любовник, рассказывал вчера про пожар - ужас какой-то, в кино такого не увидишь, в книжке не прочтешь, ведь надо ж - сына родного сожгли, как Коленька или помладше немного, кого хочешь жги, но ребенка!
Алкаши дурные, мамашка, говорят, на вокзал ездила, мужиков ублажала, когда рублевки какой на опохмел не хватало, а супруг терпел, да что терпел - сам же пил на эти деньги, скот свинский...
Тьфу, чтоб он лопнул с его свистком, точно иглу в ухо сунул, на красный свет лезу, улицы не вижу, совсем баба спятила - руки мокрые, только что не капает с них, хорошо хоть не подошел ко мне штрафовать и отчитывать, разревелась бы, тютя несчастная, слабачка.
Интересно, если бы мне на вокзал пойти или так какого-нибудь дядьку подцепить, чтоб Борька знал, побьет или обругает?
Может, и не обругает - плевать ему на все, мне вот не плевать на него, а ему - с высокой вышки, ей-богу, не любит он никого, кроме Коленьки, меня не любит, когда женились, талант свой потерял и весь интерес потерял, с трещиной он, оттого и ласковый - в бабу, как в пьяный сон ныряет, вынырнет, фыркнет и опять дела ему ни до чего нет, потому и изменять ему не интересно. Надькин тюфяк, так он хоть пару раз морду женке бил, Надька в синяках, как в печатях ходила, смирный Генка, смирный, а только взорваться умеет, а Борька все терпит, себя самого со счетов списал, а остальное и терпеть легче, не хочет по жизни митуситься, а вдруг он и прав, и не надо митуситься - прожил себе без мучительства, и хорошо, туда ведь праведность свою не утащишь.
А если ему про все рассказать, вот лупал бы глазенками, вот лупал бы, перекосился б, точно перекосился, и ведь презирал бы меня целый месяц, а то и побольше.
Жизнь мутнющая.
Ну, хоть тут повезло, совсем очереди нет на прически, хоть тут повезло...
VI
Везет мне...
Чтоб оно провалилось такое везение, наверняка мертвое дело, внешне просто, как детективный роман, а по сути похоже на многомесячный лабиринт.
Явно какое-то соучастие родни, хуже не придумаешь, чаще всего взаимная утопиловка, получается, иногда такая пена из вранья взбивается - диву даешься.
Впрочем, прокуратор Ваня заберет это дело, есть основательные подозрения, что заберет, не оставит, и поскорей бы забрал.
Глаза закрою - трупы, глупость какая-то, в машине же сижу, кругом дома, троллейбусы, лица, город в спешке крутится, а закрою глаза, и трупы, то ли опыта еще маловато, то ли просто нервишки, рефлексы, черти их побери, точно как тогда, с пацаненком обгорелым.
С первой минуты - прозрачное дело, валяются два здоровых гражданина, горьким миндалем несет, недопитая бутылка "Агдама", вторая и не откупорена, только по полстакана и успели, на столе еще огурцы, холодец расковырян, сало толстыми ломтями нарезано, бабка на грани помешательства кудахтает: дочушки, дочушки; странная бабка, совсем слезами залилась, увидел, как из шкатулки деньги достала, так и стукнуло сразу - ради денег постояльцев отравила, документов при трупах не обнаружено, но такое как раз бывает и с теми, кто на минутку в магазин выскочил, и с теми, кто пятый год на дне без ксивы отлеживается, но здесь похоже на первый случай - руки у граждан не фраерские, с железками долго возились, да и вещей мужских в доме не видно, и постелей лишних нет...