— Послушайте… дядя говорит, что вы ей вправду очень нужны. — Он был серьезен и упрям, как миссионер. — Неужели вы допустите, чтобы она умерла, так и не повидавшись с вами?
— Где она? — спросил я.
Он просиял.
— В частной лечебнице. — Порывшись в кармане, он достал листок бумаги. — Вот адрес. Если вы согласны, я могу хоть сейчас отвезти вас туда. Лечебница находится в Сент-Олбансе. А вы, если не ошибаюсь, живете в Ламбурне. Значит, от вашего дома это не очень далеко.
— Ну, добрых пятьдесят будет.
— Но ведь… вы, как правило, много ездите.
Я вздохнул. Выбор у меня был паршивый: либо безвольно сдаться на милость победителя, либо твердо сказать «нет». И то и другое для меня было неприемлемо. Я считал, что, хотя бабушка всю жизнь меня и знать не хотела, это не давало мне права платить ей той же монетой, когда она на пороге смерти. Я уже не мог, как прежде, самодовольно презирать ее — в такие минуты счеты не сводят… Черт бы ее побрал!
Зимний полдень угасал. С каждой минутой уличные фонари горели все ярче, расплываясь в пелене дождя. Я подумал о пустом доме, о вечере, который нечем заполнить, об ужине — паре яиц, куске сыра и чашке черного кофе, о том, что я бы с удовольствием съел больше, да нельзя. Еще я подумал, что поездка в лечебницу, по крайней мере, отвлечет меня от мыслей о еде, а все, что помогает в постоянной борьбе с весом, следует приветствовать. Даже встречу с бабушкой.
— Ладно, — покорно сказал я, — поехали.
Старая женщина, выпрямившись, сидела на постели и в упор смотрела на меня. Если она и умирала, то сегодня вечером явно не собиралась отдавать богу душу. Темные глаза были полны жизни, а в голосе не чувствовалось предсмертной слабости.
— Филип, — утвердительно сказала она, оглядев меня с головы до пят.
— Да.
— Ха!
В ее смешке слышалось торжество и презрение, впрочем, именно такой реакции я и ожидал. Ее непримиримое отношение ко мне, лишившее меня детства и уничтожившее мою мать, ничуть не изменилось. Я почувствовал облегчение: она не собиралась слезливо вымаливать у меня прощения.
— Я знала, что ты сразу примчишься, как только услышишь про деньги, — холодно процедила она.
— Про какие деньги?
— Про сто тысяч фунтов, какие же еще?
— Впервые об этом слышу, — сказал я.
— Не лги! Иначе зачем тебе было сюда приходить?
— Мне сказали, что вы умираете.
Она метнула на меня злобный взгляд, в котором вместе с тем читалось изумление, и неприятно оскалилась.
— Да, умираю. Все люди смертны.
— Да, — сказал я, — рано или поздно нас всех постигнет одна участь.
Ее внешность никак не вязалась с привычным образом бабушки — розовощекой, ласковой старушки. Сильное, упрямое лицо, вокруг рта залегли глубокие, жесткие морщины. Густые, стального цвета волосы были чисто вымыты и аккуратно уложены. На фоне бледной кожи непривычно резко выделялись коричневые старческие пигментные пятна, а тыльные стороны рук избороздили темные вены Худая, пожалуй даже истощенная, женщина и, насколько я мог судить, высокая.
Большая комната, где она лежала, скорее напоминала гостиную, в которую поставили кровать, чем больничную палату. Впрочем, это относилось и ко всему зданию в целом. Загородный дом, превращенный в гостиницу с сиделками. Всюду ковры, ситцевые занавески до пола, кресла для посетителей, вазы с цветами. «Все, чтобы скрасить переход в лучший мир», — подумал я.
— Я распорядилась, чтобы мистер Фоук сделал тебе предложение, — сказала она.
— Молодой мистер Фоук? — удивился я. — Джереми?
— Да нет, конечно, — нетерпеливо перебила она. — Мистер Фоук, мой адвокат. Я велела ему привести тебя сюда. Поручение он выполнил. И вот ты здесь.
— Он послал своего внука.
Она ничего не ответила, и я сел в кресло. Почему Джереми ни словом не обмолвился о ста тысячах? Это ведь не пустяк, чтобы просто так взять и забыть.
Бабушка холодно и в упор смотрела на меня, и я точно так же стал смотреть на нее. Уверена, что меня можно купить, старая ведьма! Ее презрение вызывало во мне протест, и что там еще за предложение она решила мне сделать?
— Если ты выполнишь мои условия, я оставлю тебе по завещанию сто тысяч фунтов, — сказала она.
— Нет.
— Не поняла тебя? — ледяной голос, тяжелый взгляд.
— Я сказал — нет. Никаких денег. Никаких условий.
— Ты же не знаешь, от чего отказываешься.
Я промолчал. По правде говоря, мне было немного любопытно, но я ни в коем случае не хотел этого обнаружить, она же явно не торопилась начинать. Молчание затянулось. Она, вероятно, пристально изучала меня, а я просто ждал. В моем беспорядочном воспитании был один плюс: я научился терпеть и ждать. Ждать людей, которые должны были прийти, но не приходили, ждать, что будут выполнены обещания, которые никогда не выполнялись.