дураком. Я был рад, когда она уехала.
Я кивнул и открыл дверь.
Погоди, — вдруг сказал он и подошел ко мне.
Я понял, что у него созрела какая-то идея.
Мать, конечно, тебе ничего не оставит, — начал
он.
Почему же? — спросил я.
Он нахмурился.
Ужас, что было, когда Кэролайн забеременела. Кошмар один. А крику-то… Я помню это… хоть и не знаю, в чем там дело было — мне не объясняли. Я только знаю одно: все изменилось из-за тебя. Кэролайн ушла, а мать превратилась в мерзкую старую грымзу. Что мне только довелось пережить, пока я жил с ней! Она ненавидела тебя… Ей даже мысль о тебе внушала отвращение. Знаешь, как она тебя называла? «Омерзительный зародыш Кэролайн», вот как! Омерзительный зародыш Кэролайн.
Он выжидательно уставился на меня, но, по правде сказать, я ничего не испытал. Ненависть старухи была мне безразлична.
Я поделюсь с тобой, — сказал он, — если ты сможешь доказать, что Аманда умерла.
В субботу утром мне позвонил Джереми Фоук.
Будешь завтра дома? — спросил он. Да, но… Хорошо. Я к тебе заскочу. — Прежде чем я успел возразить, он повесил трубку. Что ж, хорошо, что теперь он хоть предупреждает меня о своем визите: все-таки достижение.
В субботу на почте я столкнулся с Бартом Андерфилдом. Я решил обойтись без обычного вялого приветствия и сразу взял быка за рога.
А где сейчас Элджин Яксли, Барт? В Гонконге, — ответил он. — А что? В отпуске? — продолжал я. Да нет, конечно. Он там живет. А сейчас он приехал, да? Нет, не приехал. Он бы мне сообщил. Но он ведь должен быть здесь, — настаивал я.
Почему это должен? — раздраженно сказал Барт. Нет его. Он на конном заводе работает — там особо не разъездишься. Время прижимает. А тебе-то что до этого? Мне просто показалось… что я его видел. Когда? Быть не может. М-м… на прошлой неделе. Точнее, восемь дней назад. Ошибочка вышла, — торжествующе сказал Барт. В тот день Джорджа Миллейса хоронили, и Элджин мне телеграмму прислал… — Он вдруг осекся, глаза забегали, но он продолжал… — из Гонконга прислал. Выражал соболезнования? Джордж Миллейс, — ядовито сказал Барт, — был дерьмом. А ты что же, сам, значит, на похороны не пошел? Сдурел, что ли! Да я бы плюнул на гроб. Поймал он тебя в объектив, а, Барт? Андерфилд сузил глаза и не ответил. Ну ладно, — сказал я, пожав плечами, — наверно, теперь, когда Джордж умер, многим полегчало. Да уж свечки ставят во славу господа, будь уверен. Кстати, ты ничего не слышал о том парне, который пристрелил лошадей Элджина? Как там его имя… Теренс О'Три? В тюрьме сидит, — сказал Барт. Как в тюрьме? — удивился я и стал загибать пальцы. Март, апрель, май… он уже должен был выйти. Ему срок накинули, — сообщил Барт. — Надзирателю по роже дал. Откуда ты знаешь? — с любопытством спросил я. Я… ээ… да говорят. — Он вдруг повернулся, видимо, решил, что разговор зашел слишком далеко, и пошел прочь. Ну ты, конечно, слышал, что дом Джорджа Миллейса сгорел? — крикнул я вдогонку.
Он остановился и кивнул.
Ясно. На скачках говорили. А ты знаешь, что это был поджог?
Он застыл как вкопанный.
Поджог? — изумленно переспросил он. — А зачем?.. О! — Тут он понял зачем, а я подумал, что нарочно такое изумление на лице не изобразишь.
Он ничего не знал.
Эл джин Яксли был в Гонконге, а Теренс О'Три — в тюрьме. Ни они, ни Барт Андерфилд не грабили, не избивали и не поджигали.
Все оказалось куда сложнее, чем я предполагал.
С выводами я поспешил.
Я недолюбливал Джорджа Миллейса и поэтому без труда уверовал в его непорядочность. Уличающая фотография действительно была сделана им, но доказательств, что Джордж использовал ее, у меня не было. Мне было известно одно: Элджин Яксли поступил на службу в Гонконге, вместо того, чтобы вложить полученные по страховке деньги в скаковых лошадей. Это право любого человека. Здесь нет ничего противозаконного.
Но закон он, тем не менее, нарушил. Он обманул суд, присягнув, что никогда не встречался с Теренсом О'Три. Когда же. они встречались? В феврале уже состоялся суд, и О'Три был заключен в тюрьму. Перед судом, зимой? Отпадает — тогда стояла хорошая погода и еще… — В моем мозгу вдруг четко всплыло то, что я еще тогда бессознательно отметил. — Газета! На столе перед французом лежала газета, на которой можно было рассмотреть число.
Погруженный в мысли, я не спеша пришел домой, задумчиво прошел в комнату и, вставив в эпидиаскоп сделанный мной большой негатив, включил его. На столе гостиной вспыхнуло во много раз увеличенное изображение.