Продолжайте, Нор, — спокойно сказал ничего не подозревающий лорд Уайт.
С тяжелым сердцем я открыл большой конверт, выдернул одну из трех фотографий любовников и вложил в его протянутую руку. Да, я считал, что в злополучной истории с Даной ден Релган он вел себя, как последний идиот, но, право, мне было страшно жаль его в эту минуту.
Лорд Уайт пришел в ярость. Как я посмел, спросил он, выпрямившись во весь рост, как я посмел принести ему такую мерзость?
«Знали бы вы, чего мне это стоило!» — подумал я, но вряд ли лорд Уайт смог бы воздать мне должное. Я вынул из конверта еще две фотографии и положил их на подлокотник изображением вниз.
— Взгляните на эти, — сказал я хрипло. — Они еще уже, если это возможно.
Он, должно быть, собрал все свое мужество, чтобы оставить себя взять фотографии. С отчаянной решимостью взглянул на них и медленно опустился в кресло. Он не проронил ни слова.
Лицо исказилось мукой. И ужасом. Лорд Уайт не верил своим глазам: в объятиях Даны лежал ее отец, Айвор ден Релган.
Говорят, можно сфабриковать любой снимок, — Наконец произнес лорд Уайт. — фотографии часто лгут. На сей раз они говорят правду, — сказал я с сожалением. Этого не может быть.
Я достал из конверта фотографию письма Джорджа Миллейса и протянул ее лорду Уайту. Сломленный горем, он, казалось, совсем лишился сил и с большим трудом заставил себя сосредоточиться на бледно-серых строчках, каждую из которых я знал наизусть:
«Уважаемый Айвор ден Релган!
Уверен, что вас заинтересуют фотографии, которые я прилагаю к настоящему письму, — я сделал их несколько дней назад в Сен-Тропе.
На фотографиях мне удалось запечатлеть в песьма недвусмысленных позах вас и молодую леди, которую считают вашей дочерью. (Довольно легкомысленно заниматься этим на балконе гостинцы, где вас наверняка могут щелкнуть телеобъективом).
Возможны два варианта.
Первый: Дана ден Релган — ваша дочь, и вы I остоите в кровосмесительной связи.
Второй: Дана ден Релган вам не дочь, но
почему, в таком случае, вы выдаете ее за дочь? Не хотите ли вы, любезнейший, заполучить в сети некоего члена „Жокей-клуба“? А может, надеетесь и в клуб проникнуть, а там и еще что-нибудь перепадет?
Я мог бы, конечно, послать фотографии лорду Уайту, но с этим можно подождать, если вы согласитесь на мое предложение.
Ждите звонка.
Искренне ваш,
Джордж Миллейс».
Лорд Уайт кончил читать и поднял на меня глаза. Передо мной был старик. Румянец влюбленности погас, на посеревших, ввалившихся щеках обозначились глубокие морщины. Я отвернулся, разглядывая свои руки, ноги, нелепые розовые кусты за окном. Я готов был смотреть куда угодно, лишь бы не видеть этого раздавленного человека.
Откуда у вас эти фотографии? — спросил он после долгого молчания. После смерти Джорджа Миллейса его сын передал мне ящик с некоторыми работами отца. Там я нашел эти снимки.
Последовала еще одна мучительная пауза, потом, собравшись с силами, он снова спросил:
Вы пришли ко мне… Хотите, чтобы я вам… заплатил?
Проглотив застрявший в горле комок, я ответил, стараясь скрыть волнение:
Сэр, вы, возможно, не обращали внимания, но люди обеспокоены тем, сколько власти забрал в последнее время Айвор ден Релган.
Услышав это имя, лорд Уайт вздрогнул, потом уставился на меня и долго не отводил недружелюбного взгляда голубых глаз.
И вы решили положить этому конец. Да, сэр.
Он помрачнел и, словно пытаясь освободиться от душившего его гнева, злобно бросил мне в лицо:
Это не ваше дело, Нор.
Я ответил не сразу. Мне было нелегко прийти сюда. Я потратил много сил и нервов, прежде чем убедил себя, что это все-таки мое дело.
Сэр, — неуверенно начал я, — если вы искренне верите, что неожиданный взлет Айвора ден Релгана не имеет никакого отношения к чувствам, которые вы питаете к Дане ден Релган, то я покорнейше прошу меня извинить.
Лорд Уайт промолчал. Тогда я заговорил снова:
Неужели вы искренне верите, что конный спорт выиграет от платных распорядителей? Если да, простите меня. Подите прочь, — сказал он хрипло. До свидания, сэр.
Я встал и направился к двери, но на пороге лорд Уайт окликнул меня:
Подождите, Нор… Мне надо подумать.
Я растерянно обернулся.
Сэр, — вновь обратился я к нему, — все так уважают и любят вас… Никто не мог равнодушно идеть, что с вами происходит. Не уходите, Нор. Присядьте, прошу вас.
Нет, его голос не смягчился. В нем по-прежнему слышался упрек, осуждение и… готовность защищаться.