Он сам надавил, проталкиваясь в горло, и Кея схватился за его бедра, упираясь. Мукуро позволил ему откашляться и вдохнуть, а потом сразу же втиснулся до самого упора и продолжил двигаться. Хибари инстинктивно то сглатывал, усугубляя свое положение, то наоборот — рефлекторно выталкивал его, задыхался и мучительно захлебывался воздухом, когда Мукуро снисходительно разрешал ему отдышаться.
Наконец он отпустил его, и Хибари стремительно отпрянул, падая на пыльный пол, и его вывернуло чуть ли не наизнанку. Он тяжело уперся руками в пол, пытаясь собраться, и буквально выдавливал из себя рвотные массы, безуспешно стремясь очистить себя.
Мукуро посмеивался, глядя на него, и Кея почти был готов наброситься на него, чтобы сомкнуть руки на его шее, стиснуть так сильно, чтобы из горла хлынула кровь, и мерзкий смешок сменился на предсмертный хрип, но вовремя одернул себя, сжимая в бессильной злобе кулаки.
Если бы он был один… если бы не позволил себе такую слабость, как быть обычным человеком… если бы не послушал Саваду… Этого всего можно было избежать. В ушах закладывало от крика собственной гордости, бьющейся в агонии, и призраки прошлого наконец-то исчезли, но только потому, что заменились новыми.
— Мы еще не закончили, — склонив к плечу голову сказал Мукуро и похлопал по коленям. — Иди ко мне.
Хибари, скривившись, поднялся на ноги, продолжая откашливаться — горло саднило до рези в глазах. Он приблизился, оставаясь на расстоянии вытянутой руки, и Мукуро, схватившись за воротник его рубашки, потянул вниз, заставляя опереться руками о спинку дивана.
— Приятно осознавать, когда ты первый и единственный, — с улыбкой протянул Мукуро, прикусывая кожу на его шее.
Хибари молча терпел. Хотелось бы рассмеяться ему в лицо, разбить его самодовольство, но кроме Мукуро в его жизни больше не было мужчин. В целом, благодаря ему он вообще долгое время испытывал стойкое отвращение к сексу, и даже первая брачная ночь с Мей произошло спустя довольно длительное время после свадьбы. По сути, влечение и удовольствие от соития он в полной мере испытал только… с Хром. Он хотел бы представить ее, хотя бы немного сгладить чудовищное чувство отвращения, что испытывал в этот момент, но не получалось. Его корежило от каждого прикосновения, и он судорожно впивался пальцами в обивку дивана, борясь с желанием оттолкнуться и одним движением свернуть шею ублюдку.
Мукуро с силой дернул его на себя, подхватил под колени, усаживая на свои бедра, и откинулся назад, елейно улыбаясь.
— Подготовь себя, пожалуйста, — почти попросил он, и Хибари непонимающе нахмурился. Мукуро тихо посмеялся и, подняв руку, шевельнул пальцами. — Не подумай ничего такого, твое физическое состояние и самочувствие не особо меня волнует, но я не хочу испытывать неудобство. Но это все равно в твоих интересах.
— Я не буду этого делать.
— Да неужто? Может, подумаешь еще? Это ведь и в твоих интересах тоже. Конечно, это могу сделать и я, но… ты этого правда хочешь?
Хибари отвернулся и завел руку назад. Мукуро поймал его за запястье.
— Вот так просто? — хмыкнул он и поднес его руку к его же лицу. — Будет больно всухую продираться. Оближи пальцы, а потом уже действуй. — Он сунул руку в карман и вытащил маленький пластиковый тюбик. — У меня есть смазка, но я придержу ее для себя, с твоего позволения.
Кее смочил пальцы в собственной слюне, терпя пристальный взгляд.
Мукуро было трудно держать себя в руках. Больше всего он хотел опрокинуть его лицом вниз, вдавливая в диван, и взять его уже, наконец, но насладиться покорностью и открывшимся ему видом он желал не меньше. Хибари, раздвинув ноги, сидел на его коленях, раскрасневшийся, разозленный и вынужденный слушаться; его плечи подрагивали, а из-за спины слышался хруст пальцев, сжимающих спинку дивана. Потрясающая картина, которую раньше он мог лишь представлять в своих, как выразился Кея, больных фантазиях, теперь была ему доступна.
Хибари медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы; его напряжение чувствовалось даже на расстоянии.
— Тебе нужно расслабиться.
— Заткнись.
Мукуро улыбнулся и подался вперед, обхватил одной рукой за талию, поддерживая его и не давая отпрянуть от себя, мазнул языком по обнаженной груди, прикусил сосок и, скользнув ладонью по его бедру, сжал ягодицы.
— Достаточно, — бросил он, приподнимаясь и опуская Хибари на жесткие подушки. Тот вздрогнул всем телом, увидев его над собой, и шарахнулся в сторону, но Мукуро, перехватив его за плечи, утянул обратно. — Мне кажется, что насилия не избежать. Грустно. Придется потратить на тебя потом пламя солнца. — Он активировал шестой путь и взялся за его подбородок, заглядывая ему в глаза. Хибари стойко держал взгляд, стараясь не смотреть в потолок, осыпающийся розовыми лепестками. — Открой свое сознание. Отдайся мне.
Он вошел в него одним резким толчком и задохнулся от восторга; Кея выгнулся, клацнув зубами, и с силой сжал его плечи, болезненно жмуря глаза.
— Смотри на меня, — выдохнул Мукуро ему в ухо. Внутри было горячо и узко, и Хибари стискивал его бедра ногами, вздрагивая под ним то ли от боли, то ли от отвращения. — Ну же, откройся. Давай! — яростно прошипел он, сразу наращивая темп движений. В следующий же миг он окунулся в прекрасный, яркий, доселе никому невиданный внутренний мир Хибари Кеи. С виду серый, холодный и скучный, он на самом деле пестрел красками, эмоциями, а его воспоминания играли свежими бликами, непохожие не полустертые пленки увядающей памяти, которые лицезрел Мукуро раньше — у множества других людей.
Хибари было противно до одурения. Он чувствовал Мукуро физически, чувствовал и внутренне. Это было хуже ночных кошмаров и назойливых воспоминаний, хуже того, что было между ними в далеком прошлом, хуже, чем он представлял себе несколькими минутами ранее, пока спускался вниз по лестнице. Он закрыл глаза, надеясь на то, что это поможет пережить ему происходящее легче, но остальные чувства, лишившись зрения, обострились едва ли не в два раза, и он поспешил разомкнуть веки. Мукуро вдалбливался в него с непонятным жестоким остервенением, прижимал его руки к подлокотнику, заведя их за голову, и слюнявил шею и ключицы, прикусывая кожу, опаляя ее раскаленным дыханием. Боль Хибари не волновала, он испытывал боль и сильнее, но он страдал не из-за этого. Он почти видел ее: толстую крепкую цепь, обматывающуюся вокруг его шеи, сковывающую руки и ноги, надежно заковывающую сознание. Он смаргивал зацепившиеся за ресницы лепестки сакуры, переживая воспоминания Мукуро, которые тот милостиво позволил ему увидеть. Видел себя в ином свете, со стороны, видел Катсу, его разметавшиеся по подушке волосы, поплывший взгляд и закатившиеся от удовольствия глаза, и ему хотелось закрыться, оборвать образовавшуюся связь, хотел вывернуться наизнанку и помыться: словно на нем толстым слоем налипла грязь и засохла, не давая себя содрать. Его тошнило, кружилась голова — от запаха вишни, приторного аромата шоколада, исходившего от Мукуро, он чувствовал себя униженным и раздавленным, и его гордость уже замолкла, погибнув в страшных муках.
Ему отчаянно хотелось, чтобы это оказалось его самым дурным, нереально реальным ночным кошмаром. Хотелось проснуться, открыть глаза и понять, что ему просто привиделось. Хотелось откупорить тугую крышечку стеклянного пузырька, высыпать на ладонь несколько круглых разноцветных таблеток и проглотить их, чтобы притупить захлестывающую с головой панику и отвращение.
В какой-то момент он поймал себя на том, что улыбается, запутавшись в собственных ощущениях. Как только он осознал, что находится в суровой реальности, улыбка тут же перестала играть на его губах. Он лежал лицом вниз, дергался взад-вперед от ритмичных, рваных толчков внутри своего тела, и бессмысленно смотрел на свою руку, на которой темнела кровь. Не его — Мукуро. Почему-то это действовало успокаивающе.