Мукуро задышал учащенней, быстрее задвигал бедрами, схватившись за его талию и буквально натягивая его на себя. Кея чувствовал, как стекает по ногам смазка и, возможно, кровь.
Ему внезапно стало смешно.
Он сильный. Он уверен, что во всем мире у него стоящих соперников в силе всего раз-два и обчелся, уверен, что смог бы победить Мукуро без особого труда, смог бы убить его или, на худой конец, сдать обратно Вендиче и наблюдать за его пребыванием в консервной банке, но судьба распорядилась иначе. Он был сильнее, но он был вынужден подчиняться.
Он не задумывался о том, что мог бы отказаться от такой неравной сделки, потому что внезапно для него самого оказалось, что Катсу ему важнее чего бы то ни было — дороже даже самого важного в его жизни — гордости.
Мукуро кончил с протяжным стоном и устало обмяк, навалившись на него. Хибари даже обрадовался, что все прошло относительно быстро, хотя и знал, что ночь только началась, а Мукуро слишком долго ждал, чтобы удовлетвориться малым.
— Ты избавился от воспоминаний? — участливо спросил Мукуро, сдувая длинную челку, спавшую на лицо. — Я подарю тебе новые — много, очень много. Если Савада не убьет тебя, то мы с тобой создадим столько воспоминаний, что хватит на несколько жизней.
Хибари хотелось, чтобы Савада убил его. Иногда бывает такое, что можно выиграть, только умерев, и он мог бы пожертвовать собой, чтобы одержать победу. Ему хотелось, чтобы Савада понял, чтобы убил, потому что он знал, что Мукуро после такого долго не проживет. Тсуна бы достал его из-под земли, вытянул бы его из самого ада… Нашел бы способ избавить Катсу от цепи, освободить его. Он бы смог о нем позаботиться, даже лучше, чем смог бы сам Кея.
Время тянулось так медленно, что казалось, словно оно вовсе застыло на месте. Хибари думал, что утро наступило уже раз пять, а Мукуро все терзал его, давая нестерпимо короткие мгновения для передышки. Один раз Хибари не сдержался и ударил его, Мукуро это даже понравилось, он смеялся и просил сопротивляться, стискивал разведенные в стороны бедра до синяков, впиваясь пальцами в кожу, закидывал его ноги на свои плечи, блаженно улыбаясь, покрывая поцелуями-укусами шею и скользя влажными ладонями по груди. Кея упорно молчал, не позволяя себе издать хотя бы писк, но это было и не нужно, потому что Мукуро, благодаря цепи, прекрасно слышал, как он стонал в душе, пытаясь собрать осколки своего достоинства.
— Зачем сдерживаться? — шептал он в висок, вбивая его в подушки глубокими резкими толчками. — Кроме меня, тебя никто не услышит, даже Катсу.
Кея не отвечал ему ни на один вопрос, не реагировал на провокации. Пальцы сводило от напряжения, с которым он стискивал обивку дивана и грубую ткань фланелевой рубашки Мукуро, и он уже даже не чувствовал свое тело, что ниже пояса, но лишь скрипел зубами, до хруста сомкнув челюсти и шумно выдыхая через нос. Порой ему казалось, что он сошел с ума, что переборщил с антидепрессантами и теперь его мучают галлюцинации, но боль была реальна, как и Мукуро, трепавший его, словно тряпичную куклу.
Мукуро то осыпал его сомнительными комплиментами, как ему хорошо внутри, какой он тесный и горячий, и какая гладкая и нежная у него кожа, то начинал насмехаться, называя его своей шлюхой и тому, как легко ему будет свыкаться со своей новой ролью, которая досталась ему надолго.
Когда Мукуро выдохся и развалился на диване, удобно устроив Хибари между своих ног, на улице начинало светать. Сквозь щелки в забитых досками окнах проникал зыбкий красный свет, и Кея позволил себе с облегчением выдохнуть. Мукуро медленно, нарочито лениво скользил пальцами внутри него, растягивая раздраженные трением стенки ануса, и шептал на ухо что-то грязно-пошлое и омерзительно-неприятное. Хибари старался не прислушиваться, сводил колени, поджимая пальцы на ногах, и выгибал спину, пытаясь уменьшить дискомфорт, но все равно было обжигающе больно.
Мукуро любовно огладил выпуклый шрам на его груди и, оставив в покое его ноющую задницу, обхватил ладонью его член.
Хибари хрипло расхохотался.
— Думаешь, что я смогу получить удовольствие? — выдавил он из себя, едва ворочая онемевшим языком. — Ты фантазер и придурок, мне тебя жаль.
— А мне жаль, что ты не оценил моего благородного порыва, — не обиделся Мукуро и, повозившись за его спиной, выудил откуда-то коробочку солнца. — Мне хотелось бы, чтобы ты побыл в таком печальном состоянии подольше, но, увы, ты мне нужен целым и невредимым. Савада насторожится, увидев тебя в таком состоянии. — Он открыл коробочку, озарившую ярким теплым пламенем комнату, и Хибари резко стало лучше. В физическом плане. Его душевное состояние валялось где-то ниже плинтуса.
Мукуро бодро поднялся на ноги, оставив его одного на диване, отходить от произошедшего, и взял с подоконника вешалку, на которой болтался объемный чехол.
— Я знал, что твой костюм сильно пострадает, — ни капли не раскаиваясь, произнес Мукуро, расстегивая чехол и снимая с вешалки темный костюм. — Ты чистюля, так что я немного подготовился к… нашей встрече с Тсунаеши. Пусть его гиперинтуиция уже давно ослабла, он все-таки не слепой. — Он с жестоким задором в глазах смотрел, как Хибари трет себя заранее припасенными Мукуро влажными салфетками и едва сдерживает подступающую к горлу тошноту. Даже если закрыть глаза, можно отчетливо ощутить запах недавнего секса — это веселило и возбуждало, несмотря на то, сколько заходов за ночь он совершил, не в состоянии насытиться сполна столь желанным телом, о котором грезил долгие годы ночами напролет. Как же будет жаль, если Тсунаеши все-таки его убьет. Шанс на это был весьма мал, но он все же был. — Давай-ка проверим, — хмыкнул Мукуро, и Хибари замер, не в силах пошевелиться.
Кея ненавидел ограничения, и цепь, окутавшая его тело, жгла кожу, не давая даже двинуть пальцем, и это сводило с ума еще больше. В крови расплывались безмолвные приказы, и он против воли поднялся, подошел, беря из рук Мукуро костюм, на мгновение будто бы потерял сознание, а когда очнулся — уже стоял у двери в комнату, где находился Катсу. Проверка закончилась успешно: Хибари слушался, двигался и говорил нужные Мукуро слова по первому требованию, посылаемую по громоздким невидимым звеньями цепи, а для того, чтобы занять его тело, не нужно было колоть его трезубцем и стрелять в себя из револьвера — достаточно активировать кольцо Ада и легко дернуть за кандалы.
Хибари шагнул к двери, чувствуя, как тяжело дается шаг, и схватился за дверной косяк.
Он не мог выглядеть слабым в глазах сына. Он поджал губы, слегка зашипев от боли — губа была разбита несмотря на заживляющее воздействие пламени солнца, успокоил беснующиеся сознание и душу, и вошел в комнату.
Он хотел спасти сына. Он понимал, на что обрекает Саваду, Вонголу, Варию, весь мир, себя, но ему не было жаль. Ему было больно, но не было жаль. Даже если Мукуро достигнет своей цели, Катсу сможет пожить еще немного. Это того стоило.
Хром как-то сказала, что самое главное в жизни — это семья. Что ради нее можно поступиться принципами и гордостью. Кея понял это и принял только сейчас.
Он любил себя. Любил животных. Любил Вонголу, буйную Варию, верных Каваллоне и дружелюбных Шимон. Ему нравилось болтать с Савадой, драться с Дино и огрызаться на Бьякурана. Ему хотелось поесть мороженного в парке и испачкать им лицо Катсу, хотелось драться бок о бок с ним. Он хотел научить его держать пламя, открывать коробочки, уживаться с животными оттуда и использовать кольцо на полную, но было уже поздно.
Об этом он жалел.
Как жалел и о том, что допустил у Катсу такой взгляд. Наполненный болью, страданием и чувством вины.
— Отец… — прошептал Катсу, разлепляя слипшиеся от запекшейся крови губы, и Хибари дрогнул уголками губ.
Да… он был отцом. Пусть и совсем не заслуживал этого звания.