Библиотека, и еще кухня, притягивали и сохраняли тепло — возможно, потому что ими часто пользовались.
В доме Габриэля все было немного иначе. Лестницы — ýже, коридоры — короче, комнаты — чуть меньше и совсем не пустые. В местной библиотеке не было ни светового фонаря, ни второго яруса, на который можно было забраться по винтовой лесенке — только шкафы, несколько кресел с изогнутыми ножками и большое окно-арка, смотрящее в сад, окружающий дом.
Комната была круглой.
Вогнутый, как купол, потолок, украшала карта созвездий.
Рядом с окном, с обеих сторон от него, стояли кадки с какими-то деревцами.
Ни камина, ни письменного стола — только низкий столик между креслами, видимо, предназначенный для чая или кофе.
— Располагайтесь, как вам удобно, леди Лидделл, — сказал Габриэль.
Он держал руки за спиной, как будто бы не знал, куда их деть.
Я рассеянно кивнула, рассматривая ровные ряды книг — корешок к корешку, золотое тиснение, ткань и кожа, подогнанные по цветам. Никаких тебе покосившихся стопок, потрепанных брошюр, мятых свитков, безделушек, оставленных то ли по забывчивости, то ли с тайным умыслом.
Видимо, это тоже парадная комната — просто в этот раз без сборников законов.
Габриэль, кажется, заметил проступившее на моем лице восхищение. Он застенчиво улыбнулся, наклонив лицо так, чтобы скрыть эту улыбку, словно стеснялся ее.
— Я рад, что вам нравится.
— Очень, — призналась я, разглядывая лепнину над шкафами — бегущую вдоль стены широкую полосу барельефа: белые листья, цветы и книги, над которыми были помещены небольшие кристаллы.
Габриэль тоже задрал голову. На его лице вдруг появилось что-то, похожее на смесь гордости и тайной радости.
— Вряд ли это можно сравнить с библиотекой дель Эйве, — сказал он скромно. — Но мои родители предпочитали собирать не книги по магии, а сказки и истории, которые нравились им. Кабинет для работы, — добавил он, приглашающим жестом указывая на кресла, столпившиеся, как компания приземистых существ, ровно в середине. — А здесь отдыхают.
После темных комнат и неприятных взглядов здесь даже дышалось легче.
Сидя в кресле, я еще продолжала рассматривать полки с книгами, изредка бросая взгляд на их хозяина. Габриэль молчал, нервно перебирая пальцами, отряхивая с жилета невидимые мне пылинки, поправляя очки и манжеты. В свете, льющемся из большого окна, он выглядел бледным и усталым. Серые глаза за стеклами очков смотрели на мир почти печально — в те минуты, когда Габриэль не пытался улыбаться мне, словно делая вид, что все в порядке.
— А ваши родители… — начала я, ухватившись за случайную фразу, просто потому что дальнейшее молчание, как мне казалось, одинаково сильно давило на нас обоих. — Они живут не с вами, я правильно поняла?
Габриэль застыл, сомкнув кончики пальцев перед своим лицом. Вопрос, кажется, был для него чем-то вроде сильного удара, выбившего из легких весь воздух — поэтому Габриэль сделал глубокий вдох прежде, чем мне ответить:
— К сожалению, мои родители уже не живут.
Его голос звучал чисто и очень спокойно, беспечно, сказала бы я, как бывает, когда пытаются скрыть что-то важное. Мне показалось, что сказанное повисло в воздухе, как отзвук случайно задетой струны или колокольчика, висящего над дверью.
Я открыла рот, как выброшенная на мостки рыбина. В животе уже привычно зашевелилось что-то холодное и неприятное, комок ледяной бездны, оживающий от дурных вестей и нехороших предчувствий.
— Я не…
Не хотела вас обидеть, задеть, расстроить, простите, должна была сказать я, но рука Габриэля вытянулась в том жесте, которым просят не продолжать:
— Все в порядке, леди Лидделл, это было очень давно, — поспешил он успокоить меня.
И снова замолчал, глядя куда-то за оконное стекло.
Я сжала руки и поежилась, словно не в теплом доме с волшебной системой отопления сидела, а в какой-нибудь полной сквозняков лачуге.
Вот, видимо, откуда взялась леди Хеллен Хьюм, подумала я.
— Габриэль…
Он повернул голову и посмотрел на меня поверх очков — рассеянно и немного строго, словно я выдернула его из мира его мыслей и отвлекла от чего-то очень важного. Или, может быть, он боялся, что я начну приставать с глупыми, бессмысленными уже извинениями, пытаясь справиться с чувством стыда, которое, буду честной, все-таки жгло меня.