– Мой статус, надеюсь, когда-нибудь изменится. А вот обо всех этого не скажешь.
– И каков же мой статус? – поинтересовался он, оглядывая других заключенных.
– Боюсь, это определение будет нелестным, – спокойно заметила Вера.
Грязлов захохотал. Его забавляла принципиальность Веры. Он мечтал ломать таких, как она. Но понимал, что у нее была сильная протекция. Знал, что Ларионов мог быть беспощадным к мужчинам.
– Товарищ майор – любитель женщин с характером, – сказал Грязлов небрежно, чтобы унизить ее.
Вера промолчала, не считая нужным отвечать на его пошлые реплики.
– И вот еще что вам следует знать, – вдруг сказал он с прищуром. – Я приказал взять под стражу Анисью Фролову. Это она виновата в поджоге.
Заключенные переглянулись. Вера комкала косынку.
– Это невозможно, – сказала она.
– Не думал, что тебе симпатичны девки Ларионова, – желая вызвать в ней ярость, заметил Грязлов.
– Мне безразличны симпатии майора, – жестко отрезала Вера. – Но мне далеко не безразлично, когда страдают невиновные. У нее не было мотивов. В бараке не было того, кого бы она хотела устранить.
Инесса Павловна слушала Веру с восхищением и беспокойством. Грязлов ощетинился. В глазах его вдруг заблестело недоброе. Но он взял себя в руки и ухмыльнулся.
– Ты могла бы быть следователем НКВД, если бы не стала зечкой, – сказал он со злостью. – У нее были сообщники, имена диверсантов мы выясним.
Вера почувствовала нетерпение. Она видела, что Грязлов фабриковал дело против Анисьи. Ларионов был далеко и не мог защитить людей – его собственная жизнь висела на волоске.
– У нее не было мотивов, разве вы не видите? – упорствовала Вера.
Инесса Павловна схватила ее за руку.
– Вредителям не нужны мотивы, – бросил Грязлов. – Пошли отсюда.
Возвращаясь от Грязлова через плац, Вера увидела Федосью, спешившую к ним, переваливаясь. Вера двинулась ей навстречу.
– Ты была в больнице? – не поздоровавшись, спросила она.
Федосья еле перевела дух, пыхая, как самовар.
– Была… была… плох, очень плох. Весь в перевязках. Врача из Новосибирска вызвали, морфий колют.
Вера прижала ладонь к лицу, не понимая, как Федосья могла так просто произносить столь страшные слова.
– Бредит весь день. Веру какую-то все время зовет…
Вера вспыхнула и схватила Федосью за руку.
– Я должна с ним увидеться!
– Нельзя пока, – шепнула Федосья. – Он еще не в сознании. Да и Грязлов не позволит. Дай недельке пройти, другой – все немного устоится, там и видно будет.
– Так долго?!
– А чего ж ты хотела, дитятко? – выдохнула Федосья. – Пока на поправку не пойдет, никого не пустят.
Вера кусала губы.
– Давно бы к нему пришла, ничего бы этого не было, – тихо сказала Федосья.
Вера покраснела, снедаемая чувством вины.
– Я знаю, что он из-за меня пострадал. Но я не каяться собираюсь. Мне надо с ним поговорить.
– Ну и гордячка, – покачала головой Федосья.
Глава 3
В течение нескольких дней из Сухого оврага больше новостей не было, кроме пугающего и одновременно обнадеживающего «пациент стабилен». В больнице с момента, как поступил Ларионов, возле его палаты день и ночь дежурили караульные; Марта не отходила от его постели. Он лежал на той же койке, где еще недавно Анисья.
Пруст показал врачу из Новосибирска ожоги, и тот развел руками, подтвердив, что Пруст делал все возможное. А возможностей при ожогах было немного. Дыхательные пути повреждены не были; врач осмотрел носовые пазухи и сказал, что не видит никаких угроз – нос не затронуло; пациент дышал самостоятельно.
Судя по расположению ожога, на Ларионова либо свалилась лага, прилипнув к лицу, либо лага сбила его с ног, и он сам упал на горящую доску таким образом, что правая сторона его лица, шеи, груди и плеча оказались прижаты к горящей доске. Вероятнее всего, это произошло, когда начали рушиться вагонки и кровля. Дым лишил его кислорода и, следовательно, равновесия и ориентации. Фуражка спасла голову и частично лицо от более сильного ущерба. Но возгоревшаяся гимнастерка опалила ту часть тела, куда прижалась горящая доска.
Врач разрешил колоть морфин, так как Ларионов страдал от боли. Именно от морфина с ним случался бред. Он находился между забытьем и реальностью.
– Вера… – шептал он. – Вера… Теперь безнадежно…
Когда Марта подходила к нему, она слышала, как он без конца повторял имя «Вера».
– Григорий Александрович, kas tai? Кто эта Вера? – ласково спрашивала Марта, но он только повторял, что все теперь безнадежно.
Марта пришла к Прусту в кабинет. Ее беспокоили навязчивые галлюцинации майора.