— О неблагодарные! А мне неужели ничего не достанется! А кто вам надувал шары? А кто несмелых с горы катал?
Дети с восторгом ринулись наделять Гудкова подарками, а я ускользнула за кулисы. Прошла в гримерную, и уже через пятнадцать минут усилиями художника-гримера Танюши на меня лукаво поглядывала из зеркала коварная, остренькая мордочка голубой лисы.
— Можно начинать, Оленька? — заглянул в гримерную начиненный пряниками и конфетами Гудков.
— Да, конечно, если все готовы… Зайдите на минуточку, Станислав Леонтьевич. Я очень благодарна вам за то, что вы так с ними прекрасно общаетесь. Правда, какой вы молодец! У вас просто талант! Я и не подозревала…
Лицо Гудкова расплылось в довольной улыбке.
— Я, знаете, всегда, в общем-то, хотел быть педагогом… или что-то в этом роде, чтобы с детьми… — Гудков тяжело вздохнул. — А жизнь, она, видите, по-своему распорядилась. А с детьми… Жалею я их очень. Всех детишек… А этих особенно.
— И это из-за жалости так сопротивлялись елке?
Гудков смущенно откашлялся:
— Я, знаете, боялся, что мы, взрослые, не на высоте окажемся. Ошибся… Каюсь. Все молодцы оказались: и пошивочники, и постановщики, а уж актеры — и говорить нечего! — Гудков вдруг необыкновенно оживился и заговорил, возбужденно размахивая руками: — Вы же главное чудо сейчас пропустили. Объявили выступления детей у елки. Ну, кто во что горазд. Кто песню спел, кто стишок продекламировал. А потом все ребята как начали кричать: «Пусть Крылов фокусы покажет!» Того долго уговаривать не пришлось. Вышел к елке парнишка лет двенадцати, раскланялся с чувством юмора, попросил, чтобы ему дали какой-нибудь небольшой, но запоминающийся легко предмет. Костюмерша Ира сняла с шеи кулон на цепочке. Он подержал в руке кулон, как бы запоминая его на ощупь, потом сказал, что сейчас отвернется и кто угодно из зрителей должен будет спрятать этот кулон на себе. Парнишка отвернулся, а его друзья ему на голову еще мешок водрузили — чтобы не подглядывал. Меня все это очень заинтересовало. Я в свое время еще мальчишкой Мессинга видел с его опытами… Кулон осветитель Дима Брыкин в карман спрятал. Парнишка скинул мешок, попросил всех встать в круг и медленно двинулся внутри этого круга. Лицо у него при этом было очень интересное: веки опущены, крылья носа вздрагивают, как у ищейки, словно он принюхивается, по следу идет, и сосредоточенность какая-то, я бы даже сказал, нервная такая одухотворенность появилась. Безошибочно угадал он, что у Брыкина кулон спрятан. Все, конечно, в этом фокусе усмотрели какой-то обман, якобы сговор существовал. Потребовали еще повторить. А мне не понравилось, что парнишка побледнел очень после этого своего фокуса, и я быстренько всех на игру в мешки организовал.
— А вы, когда уходили из фойе, не обратили внимания, чем занимался этот Крылов?
Гудков усмехнулся:
— Этот Крылов, утратив всю одухотворенность, скакал в мешке, умудряясь при этом сбить с ног своего соперника. Вообще, видать, хулиганистый парнишка.
Хулиганистый Крылов ждал меня у служебного входа в театр. Я испуганно взглянула на часы:
— Ты чего? Знаешь, который сейчас час?
Гена ухмыльнулся:
— Одиннадцатый, наверное. Ты особо не переживай, меня все равно не ждут.
— Опять сбежал? — с отчаянием спросила я.
— Не сбежал, а временно воспользовался свободой. — Гена лукаво взглянул на меня. — Я от коллектива балдею. Мне передохнуть необходимо.
— Но ведь ты же был вчера на елке…
— То было вчера. И именно вчерашняя скученность моих сожителей довела меня до очередного выхода на свободу.
Я поморщилась.
— Ты так говоришь, будто отбываешь какое-то заключение.
Гена вдруг резко перебил меня:
— А ты не суди о том, чего не знаешь. Для кого как! Для меня — именно место заключения.
— Слушай, как ты разговариваешь со мной? — взвилась я.
— Так, как ты этого заслуживаешь, — строго ответил Гена и тут же ласково улыбнулся: — Ладно, ты не психуй. А то голова еще больше разболится.
Я даже задохнулась: