– Первый пошёл… Второй пошёл…
Матрёнка, конечно, зажмурилась, когда выпускающий легонько толкнул её в спину, и, оторвавшись от борта, она словно рухнула вниз, ощутив бездну под ногами – пятьсот двадцать один, пятьсот двадцать два, пятьсот двадцать три – рванула кольцо, и стропы дёрнули её вверх. «Мама, мамочка, я боюсь», – она повисла над полем на высоте полукилометра, медленно, но неуклонно снижаясь, а с земли что-то кричали, но Матрёнка не слышала, что именно.
– Ноги! Ноги вместе! – кричал Виктор снизу, размахивая руками, не отрывая взгляда от раскрывшегося белого купола над аэродромом. Разом забыв про учёбу и про опыт, он метался по полю из стороны в сторону…
Удар!! Ноги коснулись земли, и Матрёнку поволокло – но только в первый момент, ей удалось самой притормозить движение, а потом купол погасил бежавший по полю Виктор, и он же помог ей освободиться от подвесной системы.
Голову почти не кружило, он взял её за ладони, помог ей свернуть стропы – и они пошли вдвоём через поле, в сторону здания учебки.
Вот так бы идти и идти, через поле, а где-то растёт трава – и что бы с того…
Но в жизни вышло иначе…
Матрёнке не пришлось решать, правильно сложилось или нет.
Но – сложилось так, как было надо.
…Когда было надо, Матрёнка постучала в дверь дома старьёвщика.
Ей тогда было семнадцать лет. По-настоящему семнадцать, без приписок. Она петляла переулками, грунтовыми дорожками, в поисках нужного ей адреса…
– Вы зеркалами торгуете? – тихо спросил срывающийся девичий голос.
– Если барышня интересуется, можем предложить на выбор. Вам на столик или на стену вешать? – ответил отзывом на пароль старик из-за двери. Дверь медленно отворилась. От волнения Матрёнка сглотнула. «Старику» было лет сорок пять, не более. Она шагнула вперёд, вглубь квартиры, и отшатнулась. Над столом, над какими-то бумагами, склонился немецкий офицер, в отутюженной форме, с повязкой со свастикой на локте. И вот тогда-то она испугалась по-настоящему. Матрёнка сделала шаг назад, словно надеясь убежать прежде, чем он её заметит – неужели провал? Как же страшно… – но за её спиной скрипнул на два оборота ключ в замочной скважине в руке встретившего её старика, и Матрёнка в ужасе поняла, что бежать некуда…
Она сделала шаг назад – скорее инстинктивно, чем сознательно, и офицер в форме поднялся от стола навстречу ей.
– Матрёнка! Незабудка!
Мгновение спустя она повисла у него на плечах, хлюпая носом и уткнувшись лицом в железного эсэсовского орла.
– Не плачь, Незабудка, не плачь, – полушёпотом повторял одетый в чужую форму Виктор, обняв её худенькие плечи, обтянутые коричневым платьицем домашней прислуги.
Потом они сидели за кухонным столом, и сильная рука Виктора держала её ладошку. Левую. Потому что правая рука Матрёнки была занята – она рисовала карандашом план дома Келлера.
Тогда они виделись в предпоследний раз.
…Давно это было. Очень давно.
Поднявшись к себе, Матрёна молча сидела на краю кровати в незапертой квартире, посреди гор книг и белья на полу после обыска, не обращая внимания на происходящее вокруг.
Николай открыл дверь осторожно, словно боясь побеспокоить обитателей жилища, прошёл внутрь, за ним проскользнула его дочь Юля, а уже за ней Анна, племянница Матрёны.
– Позор-то какой, – не поднимая глаз и ни к кому не обращаясь, произнесла Матрёна. Казалось, происходящее к ней совершенно не относилось, она оставалась сама по себе.
– Баба Матрёна, – подала наконец голос Юля, – мы же поможем Вам навести порядок в квартире?
Не дожидаясь ответа, она начала собирать с пола книги и ставить их на полки, как было, насколько она помнила, положено. Устыдившаяся своего бездействия Аня вытащила из кладовой стремянку и начала усиленно помогать подруге.
Николай тем временем перетаскивал на место обрушенные тумбочки.
– Что же мы теперь делать-то будем? – спросила Аня у молчавшей Матрёны.
Та медленно подняла глаза.
– Не знаю я, Аня, – произнесла она растерянно, – вроде и жизнь прожила, и всякое видала, а вот в тюрьме у меня никто никогда не сидел.
– А при Сталине… – начала было Аня, но осеклась, когда подруга больно наступила ей на ногу, сообразив, что сейчас Ермишина ляпнет какую-нибудь школьную глупость. Но все остальные сделали вид, что не заметили.