Саурон повалился на постель и, закинув руки за голову, решил подождать, когда явится Манвэ. Было ясно, что долго без своего нового любовника тот не протянет. Майа чувствовал, что уже все мысли валы обращены к нему. Саурону удалось произвести на него впечатление и, возможно, даже заставить поверить в любовь, которой, разумеется, не было и не могло быть.
========== Часть 3 ==========
Манвэ вернулся обратно после той беседы в совершенно расстроенных чувствах. К счастью, Варды, чтобы учинить ему новый допрос, рядом не было, и пернатый немного успокоился. Хотелось выпить и немедленно побежать вслед за Сауроном, но Манвэ еще не потерял остатки гордости, да и потом, мысль перевоспитать прекрасного майа все еще была сильна.
И отчего только его прозвали Сауроном? Манвэ помнил те времена, когда имя юного рыжеволосого майа было Майрон, и с тех пор он не потерял ни десятой доли очарования, если только красота его не сделалась еще более порочной, влекущей и утонченной. Манвэ вспоминались его губы, его жадные объятия, его касания к перьям и под ними, но вместо прекрасного образа перед Сулимо предстал вдруг Эонвэ.
— Как вы могли довериться этому низкому развратнику, господин? Как могли вы ему поверить?
Манвэ взглянул на самого светлого из своих майар.
— Прости меня, друг мой. Ты должен понять меня: иначе Саурон ожесточится еще сильнее.
— Обнаглеет еще сильнее, вы хотели сказать? Его необходимо исправлять, и исправление это должно быть резким и решительным. Как и методы. Владыка, позвольте, я выпорю его розгами!
Эонвэ уже видел мысленным взором, как он заносит руку с плетью, и первый же удар стирает с самодовольного лица Саурона его нахальную невыносимую ухмылку. Увы, Манвэ разрушил его надежды:
— Нет, нет и нет. Ты желаешь ему страдания. А желать страдания другому есть искажение само по себе, Эонвэ. Мы должны желать лишь самого лучшего. Принуждать к миру и добру злом нельзя.
— Вы чересчур мягки, владыка. Умоляю, если не будете с ним справляться, отправьте в темницу меня: я найду на него управу.
Манвэ отечески и с любовью улыбнулся Эонвэ. Он был ему как сын, и Сулимо всячески старался утешить его и наставить на путь истинный, как, впрочем, и Саурона, и всех прочих вокруг себя.
— Мы не одни здесь, Эонвэ. И мы не одиноки. Намо может забрать его к себе на время, или же Ирмо может навеять на него дивный сон, который покажет нашему строптивому подопечному, как прекрасен мир без искажения.
— А еще Оромэ может превратить его в оленя и погонять с волкодавами по лесу несколько ночей, чтобы жизнь медом не казалась.
— Эонвэ! Это слишком жестоко.
И непримиримый светлый майа удалился, а Манвэ остался один в своих холодных высоких горных покоях, где вечно свистел холодный ветер, с потолка остриями вниз свисали тысячи ледяных сосулек, и горные орлы приносили ему в клюве пищу; ночь была одинокой, ведь Варда в это время освещала звездами дороги путников в Эндоре и слушала, как они славят ее в песнях и возносят к ней молитвы.
Продержался он так недолго. Уже в предутренний час Манвэ, решив, что чувства его за ночь достаточно охладели и он вновь может поразить падшего майа своей мудростью и привести к раскаянию, спустился вниз. Глубоко у корней гор в полной темноте располагалась темница Саурона, и ее освещало горячее пламя огня, что горел в нем. Он почувствовал приближение светлого валы по прохладному дуновению ветра, и приподнялся на своей постели.
— Доброго утра, Прекраснейший. Кто назвал тебя неблагозвучным именем Саурон? Ведь тебя звали Майрон, я это помню. Ты и впрямь самое великолепное из творений Эру. Не скрою, я и впрямь грустил по тебе, — начал Манвэ, но, увидев торжествующую улыбку на лице Саурона, мигом поспешил оправдаться: — Но вгоняло меня в грусть лишь то, как ты склонен к похоти и разврату. Разве тебе никогда не хотелось прожить жизнь в чистоте, и созидать, а не разрушать?
Он сел рядом и вновь ощутил ладонь Саурона на своем бедре, а потому снова не знал, куда себя девать и замолк.
— Я боюсь, в твоей страсти мало искренности. Любишь ли ты меня и впрямь так сильно, как говоришь?
На самом деле, Манвэ уже думал, что произойдет, если он в объятиях Саурона сбежит из скучного чинного Валинора куда-нибудь на край внешних земель, где они смогут быть счастливы вместе.
Ах, если бы Саурон только знал о мыслях Манвэ. Такой подарок судьбы он бы не упустил и подобно соловью бы стал петь и говорить о любви, лишь бы сбежать из ненавистного Валинора. Но Саурон об этих мыслях валы даже не догадывался, и потому он прилагал ровно столько стараний, чтобы снова уломать пернатого валу на секс. Кроме того Гортхаур чувствовал раздражение из-за того, что провел всю ночь один, а Манвэ пришел только под утро.
— Я-то люблю тебя, но тебе я безразличен! — заявил он, обиженно смотря на Манвэ. — Иначе бы ты не оставил меня здесь одного на всю ночь! Ах, зря я обманулся твоей благосклонностью, ты лишь используешь меня, пользуясь моей любвеобильностью, а сам не испытываешь никаких чувств!
Манвэ даже раскрыл рот, услышав такое обвинение в свой адрес. Он сразу забыл, зачем пришел, и принялся убеждать мятежного майа в том, что тот ему очень дорог. А Саурон лишь развлекался, не воспринимая ничего всерьез. Он говорил то, что Манвэ желал от него услышать и играл с его чувствами. В конце концов, вала сам стал чувствовать себя виноватым, и тогда Гортхаур милостиво его простил, сказав, что любит его и таким. Холодным, безразличным и жестоким. Все эти характеристики могли быть применимы лишь к самому Саурону. Но добрый и чуткий вала уже едва не плакал, слушая его речи.
— Ну ладно, не переживай, ангелок. Иди поближе, я покажу, как сильна моя любовь, — мурлыкнул Гортхаур, решив, что достаточно его измучил, и пора переходить к самому интересному.
Едва Манвэ угодил в его объятия, сразу ощутил горячий поцелуй на своих губах. Да, он и правда успел соскучиться по этому. Варда никогда его так не целовала. И уж точно не касалась его подобным образом. А Саурон тем временем избавлял его от одежд. Играть с пернатым валой было очень интересно. О, эти чудесные крылья, от прикосновений к которым Манвэ вздрагивает и очаровательно краснеет… Пожалуй, Саурон мог бы отрезать их и пришить какому-нибудь эльфу, который был бы больше в его вкусе. Но сейчас это лишь мысли и мечты. Знал бы милый Манвэ, с каким чудовищем делит постель, и о чем думает прекраснейший из майар, покрывая его тело нежными поцелуями.
— Ну что ж, довольно. Теперь твоя очередь доставлять мне удовольствие, — объявил Гортхаур. Он спихнул своего любовника на пол, а сам сел на постели и широко раздвинул ноги. Вала поднял на него недоуменный взгляд. Он не знал, что делать. — Открой ротик, мой дорогой, и оближи член, — ласково подсказал Саурон, говоря с ним как с ребенком.
— Но… — только и смог промолвить Манвэ. В рот?
Собственно, рот он привык использовать для другого — для бесед, еды, поцелуев, предположим. Он смущался и долго сидел, пока краска стыда заливала его лица. Стыдился он еще и потому, что не вполне понимал, разве может подобное быть приятно?
— Да ведь это все равно что вылизывать руку или ногу, радость моя, — попытался возразить он.
— Вот увидишь, я буду очень тебе благодарен, — мурлыкнул майа, развалившись на постели. Потом он положил ладонь на затылок, дернул русые волосы и практически уткнул Манвэ лицом в свое хозяйство.
Сулимо больше не посмел сопротивляться и послушно приоткрыл губы, несмело дотрагиваясь ими до члена. Из приоткрытого рта показался узкий розовый язычок, который неуверенно прошелся вдоль толстого ствола члена. Услышав прерывистый нервный вздох, Манвэ мигом оторвался и поднял взгляд на Саурона, запрокинувшего голову.
— Что случилось? Тебе неприятно? Вот видишь, я говорил, что подобное делать странно, и…