Глава 1
"Превыше собственного Я
Никто не ставит никого"
У. Блейк
Они − секретная разработка военной отрасли. Их называли солдатами без души. Убийцами. Сейчас они эриалы, но работа не изменилась ни на гран. И теперь они не ограничиваются условными монстрами, бывшими когда-то людьми. В век развитых технологий твари приобретали куда более зловещий вид: массовый, с толикой кибернетики и гигабайтами дезинформации, как в сети, так и в СМИ.
Принцип их действий не всегда просчитывался логикой. В действительности, они больше действовали как машины, которыми управляли сверху. У эриалов не было начальства в привычном понимании. Раньше, когда еще действовал запрет на так называемое демократическое рабство, ими управляли из специализированной базы, куда стекала вся информация, добытая честным и нелегальным путями. Ее использовали в различных целях: эриалы запугивали, затрагивали и убивали в угоду тем, кто имел больше мозгов и шанса забраться на верхушку пищевой цепи. Оттуда легко смотреть на население, которое всеми правдами и неправдами пыталось выжить. Так было легче управлять, двигать ими как фигурами на доске, как прима командует начинающими балеринами, только вместо вечного забвения в случае неудачи человек просто пропадал. Его не нашли бы даже лучшие сыщики, коими располагал прошлый мир. На тех крохах справедливости планета могла бы просуществовать еще очень долго, однако все изменила одна случайная ошибка, досадная - верхушка дала им разум. Теперь смертоносные навыки и умения соседствуют с достаточно развитым критическим мышлением. В процессе они эволюционировали, рождаясь от связей с женщинами, а не получаясь из пробирки, словно какая-то зараза. Только их способности не терялись, они крепились на уровне генетики, вплетаясь, будто лиана, в корни самого мозга, отравляя мыслями прежде не думающего самостоятельно создание.
Эриалы устроили бунт правящей фракции, которая уже так приросла к своей кормушке, что отодрать менее болезненно не представлялось возможным; устроили бунт, поддерживающийся населением, и власти пришлось изменить свое правление. Из так называемого демократического общества мы полностью перешли на тоталитарный режим.
Эриалы стали элитой, теперь занимающиеся тем, что контролирует каждый шаг бывших союзников, некогда подававших им патроны в той нелегкой стычке. Они загнали население в угол, устроили что-то вроде индейской резервации и, будто американская колония, постепенно пытались искоренить обычных людей, рожденных без их признаков.
Эриалы брали сильных женщин, однако много позже потомство получалось еще хилее и слабее предыдущего. Что-то в той цепочке сломалось, прогнило, забилось в истерике, и перестало работать как надо. Их становилось меньше, но обычных людей едва хватало на полноценное сопротивление, но даже так никто ничего не делал. И эриалам казалось, что народ не достоин жить по-человечески, и теперь они существуют, будто скоты на ферме, живя, казалось бы, только по одной причине. Одно слово, которое характеризует нас как угодно, но только не на самом деле. Гуманизм.
Так эриалы, бывшие прежде всего машинами для убийств, стали властителями. Элитой, золотой верхушкой, не гнушающиеся, впрочем, самостоятельно разобраться с угрозой.
Эриалы перестали быть низшим звеном, перейдя черту, за которой нет ничего. Ничего светлого. Достойного.
***
"− Мне имя дай -
Ведь мне всего два дня!"
У. Блейк
Я открываю глаза и медленно дышу, стараясь контролировать каждый свой вдох и выдох. В этом нет необходимости, но в карцере совершенно нечего делать. Пустая комната освещена одним усилителем, и ее бледно-розовое свечение лишь усиливает эффект запустения. Здесь совсем ничего нет. Матрас, сваленный в углу, воняет чем-то горьким и склизким. Он покрыт плесенью, будто ее разведение было делом жизни предыдущего обитателя. Лежать на ней не хочется, а потому я постелил свою толстовку, пока еще мог двигаться.
Хочется есть. В животе громко урчит; я пытаюсь засмеяться, но горло сдавило спазмом - это неизменно. Радует, что аппетит из-за вколотой сыворотки не пропал.
Мышцы гудят от напряжения, скопленного в теле из-за долго лежания, но поделать ничего не могу. Ниже шеи - полная атрофия, конечности не двигаются благодаря препарату. Шея зудит от укола, и я силюсь почесать место хотя бы мысленно.
Карцер - место греха и отчаяния. Я думаю об этом, пока мошка, летающая около усилителя, делает свой последний пируэт и замирает, будто бы по велению последнего импульса пытаясь избежать вспышки розового оттенка. Она падает вниз, и я вижу ее подрагивающие лапки и крошечные волоски. Они наэлектризованы. Глаза бедняжки влажно поблескивают, и судорога сводит крошечное тельце, пока она стукается о металлический пол. Сверху летят ее крылья, укрывая тело от моего взора.