Жаль, что это последний день жизни существа, не сделавшего ничего плохого. Мошка лежит неподвижно, как я, и я думаю, что сейчас всем на нее похож. Лежу здесь, в животе урчит от голода, не могу шевелить конечностями, а самое главное - я кончу как она. Подлечу близко к тому, что меня убьет. Вагонетка начала свой путь. Движется без остановки, не выделывая крутые виражи, чтобы точно добраться до адресата.
Усилитель дважды мигает. Розовый отблеск сменяется красным. Прошло три раза по два часа. Еще немного.
Ко мне медленно возвращается способность двигаться. Большой палец, до этого прижатый к телу, отлипается, и я кручу им, разгоняя застоявшуюся кровь вновь по венам, будто воду по канализации. Тело теплеет, и вдохи получаются полноценными, с резким свистящим звуком, как чайник, доведенный до кипения, но это лучше, чем сипение сквозь узкие щелки легких.
Через пару минут я уже могу сесть, что и делаю, осторожно прислонившись к холодной поверхности.
Мошка лежит рядом.
Я беру ее аккуратно и кладу в расщелину на полу. Голос хрипит, воздух разносится по легким, расправляя их, выдувая из тело трупное окоченение:
− Мир к праху твоему, бедолага.
Мошка не отвечает. Я пожимаю плечами, массажируя затекшие конечности. Сдираю толстовку с пола и надеваю на себя, задевая серые полосы на руках. Они отдаются привычным ощущением лёгкой саднящей боли. Она - мой спутник, моя религия, которой я молюсь. Боль говорит, что я еще человек, и могу чувствовать. Это не изгнать. Грешно думать, что может быть иначе, когда плоть от плоти ты живое существо.
Голова начинает раскалываться после сыворотки. Расчесываю место укола пальцами. Под ними начинает течь кровь. Я стираю ее рукавом, смотря прямо на жирные темные капли на синей ткани. Как сюрреалистичная картина бытовой жизни.
Обхватываю себя руками.
Голова взрывается мириадами крошечных узоров, которые сталкиваются о края и разбиваются на еще более крошечные узоры, будто калейдоскоп. Разные форматы фигур едва вписываются в мой мозг. Я стискиваю зубы; они сдавливаются друг о друга с такой мощностью, что издают скрежущий звук. Приходится досчитать до десяти, чтобы эта тупая боль ушла на второй план.
Открываю глаза. Красный свет расщепляется, и я могу видеть, что моя обитель в разы меньше тех, где я бывал прежде. Этот свет не дает мне полное представление, но я могу точно сказать, что подтеки на стенах и грязь на матрасе - не мое больное воображение. Это - кровь и блевотина. Кто-то уже хотел отдать концы.
Я смотрю на свои ладони в серых полосках. Раньше все смотрели на линию жизни. У меня ее нет, - сейчас она мало у кого есть. И кажется, будто это специально. Будто кто-то стоит и смотрит на меня, смотрит и говорит:
"Вот, парень, вот то, к чему ты идешь. У тебя нет даже чертовой полоски. Чего ты ждешь? Чего хочешь? Полоску? Так возьми скальпель, или ножницы, или даже используй зубы! И сделай чертову полоску! Где хочешь. Только бери глубже. Надави сильнее. И режь перпендикулярно. Будет тебе полоска, парень."
Я бы ничего ему не ответил. Говорить со своими галлюцинациями не лучший план. Но мысль сделать это никогда не казалась мне заманчивой.
Только вот я не умру. Я же эриал.
И этот карцер - мое наказание.
Я всего лишь хотел быть человеком.
***
На занятиях и профилактической беседе я появляюсь в том виде, в котором отбыл. Моя одежда в крови и грязи. Я не мог отмыться, ведь это тоже часть наказания. Хочешь быть человеком – живи как свинья. В их резервациях нет воды и пищи. Их с ног до головы обкалывают сыворотками и заставляют лежать, пока тело не покроется пролежнями и волдырями. В понимании эриалов человек - скот.
Мне вспоминается мошка, и я думаю о ней, пока смотрю на голограмму давшего мне жизнь. Пальцы автоматически тянутся к шее, где виднеется едва заметное пятнышко укола. Оно уже не болит и не зудит, но руки стоит чем-нибудь занять. Я ныряю рукой в кармашек на штанах и дергаю освободившиеся ниточки. Мягкий голос вырывает меня из плена светлых глаз. Я говорю, что мне жаль его огорчать.
Ложь, и он это знает, но мне не хочется туда возвращаться.
Он прекращает говорить и смотрит на меня. Его голографическая рука тянется к моему лицу и слегка проводит руками по щеке. Он смотрит на меня. Я понимаю, что он ждет мою вторую руку, и я нехотя ее поднимаю, чувствуя, как с легкой щекоткой затягиваются мои старые раны от воспитания. Темные разводы видны нам обоим.