В толпе Арлинг случайно почуял Боннета. Его не было на Браассе, хотя едва ли кто-то запрещал ему приходить — вероятно, он и сам понимал, что лишившись Пламени, лишился всего. Он выглядел потерянным; его покатый лоб лоснился от пота, свиные глазки были несчастны, и вонь, которую он источал, была как-то по-особенному кисла. Но Арли уже не смеялся над ним, лишь с отвращением отвернул голову. Он бы очень хотел, чтобы эта мразь сдохла где-нибудь в одиночестве, и ему больше ни разу в жизни не пришлось её видеть.
Вместо этого Арли поднял взгляд на Цитадель. Постоянно находясь внутри этих циклопических стен, он и забыл, как они выглядит отсюда: огненная громадина на фоне Подмётка, дом великанов под пологом чёрного потолка пещер. Арли не мог разглядеть деталей, таких как крохотные бойницы, пронизывающие сооружение, или ребристые карнизы под укреплёнными парапетами, но тысячелетние стены Цитадели казались красными от живущего внутри Пламени, и где-то там, за ними, плевалось лавой ещё более древнее Жерло.
Арли хотел сходить на Площадку Посвящения, чтобы напоследок взглянуть в самое сердце Пламенного источника, но Грегори запретил. «Пустое созерцание искушает бездействием», — так он сказал. В тот миг Арли его ненавидел.
— Время пришло, — громко объявил Грегори. — Не томите душу долгим прощанием, братья. Тартария нуждается в нас!
Расцепились объятия, замолкли ободряющие шутки, и в следующую минуту двенадцать адептов стояли возле телег, облачённые в походные плащи, наспех сшитые из старых служительских роб. Стена провожавших взирала на них по-разному: кто-то с ужасом, кто-то с гордостью — но все как по команде замолчали, когда наставник Гэллуэй вальяжно подошёл к Грегори.
— Да прибудет Пламя на вашем пути, — сказал Гэллуэй таким тоном, словно великодушно отпускал Грегори по своей воле, а не вследствие того, что стал посмешищем на минувшей Браассе. — До окончания оттепели рассчитываю услышать о ваших деяниях.
Грегори заглянул ему в глаза, что-то в них отыскивая, а затем воскликнул:
— Да будет так!
И вереница телег с запряжёнными в них свинокрысами загремела по скатавшейся дороге к тоннелю. Провожавшие кричали им вслед, свистели, улюлюкали; кто-то даже выпускал в воздух струи Пламени, хотя творить его без веской причины было строго запрещено.
Впереди всех уверенно шагал наставник Грегори, рядом с ним были близнецы. Следом ехали, постукивая колёсами и позвякивая сосудами, телеги, влекомые животными, а двенадцать адептов шествовали по обе стороны от них. Последними шли слуги — они тащили на себе часть поклажи, замыкая колонну.
И постепенно всё ближе и ближе был тоннель, и вот они вошли в него, а очертания Цитадели стали уплывать всё дальше. Служители то и дело оглядывались на назад: каждый понимал, что может не вернуться; один лишь Грегори ни разу не повернул головы.
Когда тоннель резко загнулся влево, выход из него совсем скрылся за поворотом, и вместе с ним исчезла Цитадель. Жар, к которому Служители так привыкли, постепенно слабел, пока не осталась только теснота и сырость пещер.
ㅤ
Холод. Это первое, что Арлинг ощутил в полной мере, когда стены пещеры окончательно сомкнулись вокруг Служителей. До Вьющегося тракта было два дня пути, и уже в первую ночь Арли весь продрог, кутаясь в свой плащ. Пламя, полыхавшее в сосудах, рассеивало тьму, но достаточно тепла не давало — другие тоже это чувствовали.
Тоннель, внутри которого тянулась дорога, был извилистый и до жути однообразный. Временами он раздавался вширь, но большую часть времени давил на путников загрубелой породой — настолько корявой и причудливой, что, когда Пламя освещало её, Арли виделись морды небывалых чудовищ. Пару раз им попадались фермеры, несущие овощи или скроггов на продажу в Цитадель (хозяйственные угодья располагались вдоль тоннеля, который изредка разветвлялся на проходы поменьше), но если не считать этих грубоватых трудяг, которые, проходя мимо, бросали почтенные взгляды на Служителей, — тропа была пустынна, узка и темна.
Но кое-что оказалось куда хуже, чем теснота тоннеля и его ледяное дыхание. Ночью, когда Арли бросил свой походный тюфяк на заскорузлую землю и, уставший от долгой ходьбы, попытался уснуть — он услышал тишину. Это была не абсолютная тишина: ворчали спящие свинокрысы, шевелилось пламя в стеклянных сосудах, а из тоннеля то и дело раздавались неясные шорохи. Но за всеми этими звуками Арли всё-таки смог уловить полнейшее беззвучие, какого в жизни не слыхал, — и ему захотелось кричать во всю глотку, просто чтобы обезопасить себя от ощущения необъятной пустоты, скрывающейся за стеной зыбкого шума.