Стражи на углях величия — часть первая
«Таким образом, путь наш продиктован
незыблемой Волей Пламени, что отвергает
позывы корысти, честолюбия и низменных
желаний плоти», — из двенадцати катехизисов
Служителей Пламени, утерянных при пожаре
в библиотеке.
Сперва был тот человек с нижних уровней Срединного яруса. Его деревня называлась Эмбар и, если верить его словам, жители её в одночасье обезумели: бросили свои жилища и ушли в тоннели, следуя необъяснимому навязчивому влечению. Хуже того — дрожащим голосом бедняга рассказал, что помешательства стали делом обычным книзу от Железных Нор, и тамошние места почти обезлюдели от подобных происшествий.
— Откуда вы брали свет? — безразлично спросил оборванца наставник Гэллуэй.
— Растили картофель и меняли его на трут в Железных Норах, господин… — Он замялся, заметив тень презрения в глазах Служителя. — Сами понимаете, люди мы простые, а до Цитадели путь неблизкий…
— Ясно, — оборвал Гэллуэй. — Неудивительно, что эта поганая гроттхульская труха навлекла на вас беду.
Другие наставники тоже не поверили в услышанное. Слишком далеко от Раскалённой Цитадели была деревня Эмбар, слишком тихими — отголоски зловещего эха, доносившиеся с низов Срединного яруса. Служители дали оборванцу немного Пламени в дорогу, и неделю спустя он, осмеянный, одиноко побрёл в сторону Хальрума.
Однако за ним пришли другие.
На этот раз целая семья: коренастый мужчина с запряжённым в телегу свинокрысом, его подурневшая жена и две тощие, без конца ревущие дочурки. Свинокрыс был весь взмыленный, загнанный от продолжительной езды. Вскоре после их приезда зверь издох, а мужчина клятвенно убеждал наставников, что хочет спрятать семью подальше от людей-без-огня, вырезающих целые деревни на Вьющемся тракте.
— К нам соседи заявились, израненные, все в крови, — рассказывал он. — Говорили, мол, слепые люди вломились к ним среди ночи, хотя раньше не смели, стали рвать, насиловать, убивать кого ни попадя… Я жену и дочек в телегу — да сюда, памятуя рассказы бабки о вашей крепости. Вы же Служители Пламени, блюстители порядка во всей Тартарии!.. Молю вас, позвольте нам остаться — за мной не заржавеет!
Он оказался рукастым плотником, так что Служители позволили ему с семьёй устроиться в Подмётке — захудалом селении, липшем к стене Раскалённой Цитадели. Что до его рассказа — наставники не придали ему значения, мало ли что болтает мужичьё, с детства окруженное сказками о штратах и цвергах. Но кое-кому из носителей вспомнился тот первый доходяга, и смутное беспокойство поселилось в их сердцах.
С приходом холодов, когда пещеры оделись промозглым инеем и настала пора запасаться Пламенем на зиму, Служители ожидали караваны со всех уголков Тартарии, везущие в Цитадель товары самого разного толка в надежде разжиться заветным огнём. Но вместо этого всё больше простого люда стекалось к Цитадели с единственным, твёрдым намерением не покидать её.
Дрожа от холода, они везли с собой своё имущество, наспех строили жилища в Подмётке, который разросся почти вдвое, воспрянув в своем безнадёжном убожестве. У Служителей Пламени не было еды, чтобы прокормить беженцев, и в скором времени те начали голодать. Но несмотря на это, никто из них не спешил уходить назад в тоннели, словно голод, нищета и тесные халупы Подмётка были милосерднее того, что ждало их там.
Почти все они болтали о тревожных снах, о колебаниях в земле, о людях-без-огня, что нападали целыми стаями, как крысы, чувствующие беспомощность добычи. Большинство были с Верхних ярусов, но те, кто пришёл со Срединных, рассказывали совсем уж оголтелые небылицы: о древних чудищах, выбравшихся из нор, и армии цвергов, готовящихся идти войной на баронов Тартарии. Упоминали и селян, по неясной причине бросавших свои деревни и уходящих во тьму.
Но все эти напуганные глупцы, сгрудившиеся под стенами Цитадели, знать не знали, что уповают не на тех Служителей, о которых поют легенды. Нет, те самоотверженные заклинатели, поддерживавшие мир во всей Тартарии, делившиеся мудростью в равной степени с правителями и чернью, давно уж покинули этот мир. На их месте остались ослабшие, закостенелые, трусливые монахи, ревностно оберегающие удобный для своего существования порядок вещей.
И только лишь угроза этому порядку могла расшевелить их дряхлые сердца, прервать их малодушное бездействие, дабы вспомнилось им звучание собственных давнишних клятв.