Колокол гремел в одной из башен, и трель его напомнила Арлингу о колоколах Цитадели. Он видел, как некоторые горожане покидали площадь и направлялись вниз по улочке, словно следуя чьему-то зову. Снедаемый любопытством, он влился в человеческий поток.
Арли прикрыл голову капюшоном плаща, чтобы не привлечь внимание стражи. Вокруг были одни только бедняки, одетые в кожаные и холщовые лохмотья, а то и вовсе голые, лишь в самых сокровенных местах прикрытые чем попало. Куда бы они ни шли, они явно стремились туда попасть. Они толкали и обгоняли друг друга — мужчины и женщины, несущие на руках детей, — а их босые ступни шлёпали по грязи, пока они спускались по длинной, воняющей мочой улочке.
Толпа остановилась в самых низинах Хальрума. Здесь была другая, плохо освещённая и без мостовой, совсем небольшая площадь. В центре её высилось странное изваяние: футов десять в длину, не человек и не зверь, но что-то третье, не принадлежащее миру ни тех, ни других. Одутловатая, сгорбленная, статуя взирала на пришлых своими неподвижными глазами, — если это действительно были глаза, — а народ окружил её, утопая в грязи, и каждый глядел на идола с одержимой, благоговейной любовью. Явился человек — он называл себя слугой народа, но был одет, и одеяния эти скрывали сытый живот. Он залился фанатичными речами, а в диких возгласах его то и дело звучало имя: Асваргот, Асваргот, Асваргот…
Арли обернулся — кто-то положил руку ему на плечо. Перед ним был молодой мужчина: черноволосый, тонкий, как стрела, с горбинкой на носу и остроконечной бородкой. Серые глаза его смотрели резво и дружелюбно, на обнажённой груди висел кинжал в резных ножнах.
Арли напрягся, ладонь его сложилась в удобную для извлечения Пламени форму. Незнакомец примирительно воскликнул:
— Остынь, дружище! — он смиренно поднял руки. — Я же без злого умысла — я так, издалека заприметил человека нездешнего, диковинного, если позволишь…
Арли медленно спрятал руку под плащ.
— Ты кто такой? — хмурясь спросил он.
— Истинное дитя сего великого града, другими словами — отброс, что алкает смысла, живя сегодняшним днём в окружении помоев и нищеты! А этого ты не бойся, — он поцеловал висящий на его шее нож, — ибо сокровище, доставшееся мне от папеньки, я не окропляю человеческой кровью, а ношу единственно как оберег и залог доброй удачи.
— На твоём месте так сказал бы любой, — заметил Арли, не спуская глаз с оружия.
Незнакомец вроде как обиделся, на миг его лицо стало серьёзным.
— Я — не любой, я — представитель вымирающего вида, эмиссар поэзии! — Взглянув на толпившуюся вокруг статуи паству, он презрительно оскалил желтоватые зубы: — Молятся только глупцы, вот что я скажу. Но ты ведь не от крови глупцов, мой свежеобретённый друг? Идём — я покажу тебе истинный Хальрум, чуждый всякой ханже и мечтательной черни!
Мужчина повернулся и гордо зашагал по грязи, словно всерьёз намеревался оставить Арлинга одного в неказистом святилище. Чудак не внушал Арли доверия, но Служителю так льстило, что его причислили к этому кругу «не глупцов», что он подавил в себе опасения и, стараясь сохранять бдительность, двинулся вслед за мужчиной.
По ступенькам они поднялись на соседнюю улицу и шагали, пока не стихли позади возгласы самозабвенной паствы. Мужчина завернул в переулок, настолько узкий и тёмный, что сверху на их головы капала вода, стекавшая с черепичных крыш. Арли держался позади, подозревая ловушку, готовый в любой миг испепелить опасность Пламенем. Но из мыслей у него не шло другое, и он спросил:
— Почему в фонтане мышиные кости?
— А? — незнакомец непринуждённо посмотрел на него.
— Мышиные кости, — повторил Арли. — Я видел их на дне фонтана, и ещё разный другой хлам.
— О-о, вот ты о чём, — он по-шутовски ухмыльнулся. — Это суеверия, порождённые невежеством и скудной долей. Дельцы иногда бросают мышиные черепки в бассейн — верят, что так им будут сопутствовать барыши.
Он кивнул в ту сторону, где, как выход из глубокой норы, брезжила cеребристым светом оконечность закоулка. Они вновь оказались на широкой улице, вдоль которой теснились кособокие дома, — и никаких тебе засад, никаких вероломных нападений.
— Но всё это глупости, — продолжал мужчина, ступая по мостовой босыми ногами, — которые селятся в сердцах простого люда не от хорошей жизни. Как и культ этого пухлого вихта, Асваргота, которого никто уж сто лет как не видал, а бедняки всё возносят ему молитвы, а ну как возьмёт да услышит…