Двухэтажное здание, перед которым они остановились, сразу выделялось на фоне других, потому что внутри было шумно и, по всей видимости, чрезвычайно весело. Сквозь распахнутые ставни лился ярко-оранжевый свет, который никак не мог быть произведён свет-камнем. Задорно носились тени, звучал хор нескольких поющих голосов, приступы ревущего смеха. На стене возле двери висела железная табличка, изображавшая нагую женщину с объёмными грудями.
Незнакомец парадно упёр руки в бока, оглядывая фасад здания с какой-то нежной одержимостью. Он сказал:
— Знати плевать на всех нас — нищих ли, торгашей ли, — вот некоторые и выдумывают себе покровителей, молятся обветшалым идолам или швыряют мышиные кости в фонтан. Но истинная красота, уверяю тебя, — истинная поэзия, если хочешь, — в умении выстрадать тяготы, дать им продраться сквозь тебя, как ледяной поток сквозь глубокую пещеру, — и закалиться их хладом. А главное… — он сделал широкий жест рукой, обводя ей здание. — Главное — уметь найти среди этого хлада щепотку дурманящего тепла…
Он шагнул на крыльцо и распахнул тяжёлую дверь. Волна неудержимого гвалта хлынула наружу, огласив улицу. Незнакомец замер, поняв, что Арлинг не спешит идти за ним, но с настороженным лицом разглядывает его, пряча руки под плащом.
— О, да ты из бдительных, мой милый, — протянул мужчина со слащавой улыбкой. — Но оставь тревоги: это же храм любви, который я ни за что не посмел бы осквернить убоем… И потом, тут масса совершенно чужих мне людей, которые и подавно этого не стерпят.
Арли не двинулся с места. Он смотрел на этого странного человека — на его живой оскал, на глаза, подёрнутые праздной пеленой, но при этом пылающие решительным огнём. Это был человек, чей искренний, мелодичный голос умел убеждать. Ему хотелось поверить.
«Толпа — это он, — подумал Арли. — Познаю его — наверняка познаю и толпу».
Арли поднялся на крыльцо загадочного дома и вместе с незнакомцем вошёл внутрь. Комната, где они очутились, была с закопчённым низким потолком, под которым клубился терпкий дым. Мокрые столы были уставлены кружками, бокалами, сальными свечами. Возле столов, под ними и даже на них ползали, сидели, возились, как земляные черви, охваченные пьяным весельем люди, и голоса их сливались в такую густую и беспорядочную стену криков, что Арли едва не оглох.
Здесь рекой лилось что-то жидкое и резко пахнущее, полуголые женщины сидели на коленях у вспотевших мужчин. У Арли моментально разболелось голова и заложило уши. Слишком много было звуков, слишком острые запахи били в нос, чтобы он успевал их распознавать, и перед слабо видящими глазами адепта вопящие, мечущие смех и ругательства силуэты обратились сплошным оранжево-коричневым месивом.
Его спутник, напротив, чувствовал себя как дома. Играючи толкнув одного в плечо, перекинувшись словцом с другим, он примостился на укромную скамью в углу комнаты и помахал Арли, который до сих пор мешкал у входа.
— Женщины здесь чудесные, а выпивка — лучшая в Хальруме! — сказал он, когда Арли сел рядом и, не дав тому ответить, продолжил: — Ну да что там, я же вижу — ты не отсюда, хочешь местного колорита хлебнуть, как всяк приезжий… А мы тебе его сей же час устроим! Э-ЭЙ, ЛИЛИ! — что есть мочи заорал он куда-то в сторону.
Из шевелящейся оранжево-коричневой массы возникла пухлая рыжеволосая женщина невысокого роста. Виляя бёдрами, она подошла и оценивающе взглянула на Арли.
— Пройдоха Набб? Кого на этот раз привёл? — спросила она весело, но с ноткой укоризны.
— Лили, милая моя, в тебе кровь цвергов и сердце штрата! Дай я тебя поцелую! — сказал Набб, протягивая к ней руки. Она вырвалась и нахмурила брови.
— Поцелуешь, когда научишься вовремя платить!
Он снова сделался чуточку серьёзнее:
— Что же, тогда соизволь принести два стаканчика и бутылку картофельной водки. Я бы предложил своему новому другу грибного шнапса, но финансы нынче не позволяют…
Ловким движением он сунул что-то в карман её фартука; женщина улыбнулась и растворилась в людской субстанции так же легко, как из неё появилась.
Стараясь удержать внимание на чём-то одном, Арли снова рассматривал кинжал Набба, который покачивался у него на шее, когда мужчина склонялся к столу. Длинный, обоюдоострый, с резными бронзовыми ножнами и изогнутой рукоятью в виде драконьей головы, это оружие никак не вязалось с внешностью своего тощего и неодетого хозяина.