При упоминании Великого магистра Грегори отчасти пришёл в себя. Родного отца он толком не помнил, а магистр Овелунг был для него фигурой сакральной, не просто отцовской. Для него и для всех в ордене. Меньше всего Грегори хотел расстраивать надежды, которые возлагал на него ярчайший из Служителей.
Он снова посмотрел на Джошуа — в глазах товарища была мольба, искреннее желание остеречь его от роковой ошибки.
— Не нужно, — мягко убеждал адепт. — Не далай того, о чём будешь жалеть. Не нужно.
И Грегори отступил. В трезвом уме он руководствовался сухим расчётом, как и любой из людей. Его удержали от опрометчивых действий, а простая рассудительность подсказывала, что орден отвернётся от него, если он свершит самосуд над Неугасимым Боннетом. Не раз и не два будет он жалеть о своей нерешительности, будет мучиться вопросом, поступил ли правильно, особенно когда узнает много лет спустя об извращённых пристрастиях Боннета. Грегори не мог сказать, принесло ли его решение больше вреда или пользы, — быть может, такова была Воля Пламени, даровавшая ордену второй шанс, и употреблённые с этой целью методы были оправданы, а может, произошло обыкновенное бессмысленное убийство.
Грегори знал только, что до конца жизни будет видеть в своих кошмарах обгоревшие детские ручонки, и будет дышать, поддерживаемый глупой, обречённой надеждой сделать гибель этих детей не напрасной.
ㅤ
Попустительство вознаграждалось. Когда Великий магистр разгромил последние силы отступников в решающей битве, а уцелевшие рассеялись по Срединным ярусам, была созвана Браасса. Все понимали, что с поражением еретиков в истории Служителей Пламени начинается новая глава. Построенный на пепелище войны порядок будет провозглашён на собрании, которое должно было начаться с минуты на минуту.
Просторный Зал Решимости не заполнился и вполовину — пришли все, кто пережил войну, а таких было немного. Председательствовал Великий магистр Овелунг. Волосы Служителя уже запорошила седина, но ничего общего не было у него в те годы со слабоумным, дряхлым старцем, тринадцать лет спустя благословившим Грегори на Пламенное Шествие.
Сперва к почестям представили ветеранов Раздора. Великий магистр лично выжигал не шее каждого из них метку Стража, прямо возле метки Рейна-Служителя, которую каждый член ордена получал при посвящении в адепты. Потом наставники долго совещались о реформах, направленных на выход из кризиса и восполнение численности Служителей. Приняли беспрецедентное решение: Служителю отныне позволялось вступить в брак и зачать ребёнка, с тем чтобы по достижении шести лет он был принят в орден в ранге послушника — если будет мальчик. Кто-нибудь из старожил вполне мог возмутиться такой мере, но большинство стариков уже отдали души Жерлу. Остальные понимали, что за десять лет междоусобицы все традиции Раскалённой Цитадели, какие только можно попрать, и так уже были попраны.
Как прежде не будет уже никогда. Служителям придётся измениться, придётся приспосабливаться к новым условиям. В ином случае орден ждёт гибель.
Обсуждали вопросы, связанные с обучением, с ведением хозяйства, со служением обрядов и предоставлением Пламени народу Тартарии. Некоторые меры были довольно радикальными, но уже никого не удивляли.
И вот — миг, которого ждали все. Назначение новых наставников. Это было необходимо, ведь Раздор, не считая магистра, пережили только трое. Единогласно одобрили кандидатуру адепта Келли — неукротимого воителя, одержавшего не одну победу над еретиками. Тогда он ещё был знаком с понятиями чести и сострадания, хотя позднее прослыл самым бессердечным наставником и чаще всех прибегал к телесным наказаниям.
Вторым кандидатом стал Боннет. Не потому, что в годы Раздора он был воплощением доблести Служителя, не потому, что все любили и уважали его, — разумеется, он был далёк от всего этого так же, как Фангекаэльдер от Хальрума. Боннет олицетворял собой переходящую эпоху ордена. Достаточно беспринципный, чтобы выжить в любых условиях, но верный Служителям, он мог помочь возвышению нового поколения послушников, приученных жить в мире, изменившемся в худшую сторону.
По крайней мере, так всем казалось.
Грегори не молвил ни слова против, когда Великий магистр наносил на тело Боннета метку Наставника. Формально у него было право высказаться, но он оставил его при себе. Принимать решение следовало в Подгорье, когда он был во власти Пламени и доверял судьбу его проведению. На Браассе судьбу ордена решали сильные — те, кого он уважал и даже боготворил. Если Великий магистр сочтёт нужным возвысить Неугасимого Боннета, так тому и быть. Грегори упустил свой шанс воспылать — и теперь подчинялся.