Влечение. Он чувствовал, как Глубинные ярусы зазывают его, словно базарный торговец, нашёптывающий на ухо меркантильные посулы. Он понимал отчётливо, что эти нашёптывания не сулят ничего хорошего, и всё же, противно своей воле и здравому смыслу, прислушивался к ним. Было ли это то же самое влечение, что вынуждало крестьян со Срединных ярусов бросать свои сёла и исчезать в чертогах мрака, или нечто другое? Арли этого не ведал, — но переполнялся ненавистью в попытках понять этот зов и свою странную тягу к нему. А в процессе этого непрерывно видел кошмары.
Как только адепт смыкал веки, он оказывался в другом месте — теперь уже не в Раскалённой Цитадели, не в своей тесной келье, а на краю той самой пропасти, что являлась во сне ему и Нессе. Там, в паре футов от бездонного колодца, разыгрывалась страшная сцена. Арли лежал, обездвиженный, как и раньше, а над ним творил своё развратное мучительство Неугасимый Боннет. Только теперь за злодеянием наблюдали, неподвижно стоя поблизости, двое. Это были наставник Грегори и адепт Махо — и каким-то чудом Арли видел их во всех подробностях, невзирая на слабое зрение и кромешную тьму.
Наставник смотрел высокомерно, с укоризной, как смотрит отец на не оправдавшее надежды дитя. В глазах старика был упрёк. Тому, кто не завершил священный поход. Тому, кто не встал бок о бок с ним на Цверговом мосту и позволил вывести себя из боя. Как всегда, Грегори не выражал открытой ненависти, — только чистейшую, совершенную форму осуждения, к которой всегда прибегал в минуты напутствия.
Лицо Махо, напротив, источало неогранённую, животную ненависть. «Недоразвитый дикарь! — вопил его взгляд. — Ты всегда был дикарём — им и же останешься! Видишь, что ты сделал? Видишь, на что толкает тебя твоя пещерная натура, отродье!?» — и тогда его искажённая злобой физиономия начинала оплывать. Сваренные глаза вытекали из черепа, а кожа отслаивалась с костей. За считанные мгновения он становился тем изуродованным Пламенем трупом, в который превратил его Арли, и всё это сопровождалось глубоким, низким, издевательским хохотом Боннета, истязавшего беспомощное тело Арли.
С тем он и вырывался назад в бытие. И после всего увиденного, после цикла мучительного ужаса, который, Арли знал, повторится снова и снова, едва он будет закрывать глаза, пока рассудок окончательно не оставит его, — после этого он просто не умел воспринять Нессу иначе, нежели как очередное напоминание о неотвратимо приближающейся бездне.
Не желая и не сознавая этого, Арли ненавидел её.
ㅤ
В это время Фелинн пробирался по Грибным Топям, следуя за дочерью барона Алейн, — и дивился. Всё то, что доселе он наблюдал только в выкорчеванном, засушенном или освежёванном виде, теперь жило вокруг него: шевелилось, дышало, а порой — даже бегало.
Раньше Фелинн и представить себе не мог, что где-то в одном месте может произрастать столько грибов. Над густыми зарослями асфодела, плотным ковром устилавшими отдельные участки Топи, высились пятнистые шляпки сизопахучек и бледно-зелёные, остренькие — клопоморов. Грандиозно несли свой дозор огромные, с пузатыми ножками футов в десять, силуростражи и колонии каких-то гигантских фиолетовых грибов, названия которых Фелинн не знал. Всё это чудо освещалось клубами жидкого туманно-зелёного газа, что поднимался с земли к потолку пещеры, то нависавшему над самой землёй, то почти невидимому.
В воздухе кружили мотыльки-шелкопряды размером с кулак, оставляя за собой белёсый след из пыльцы. Пару раз мимо беззаботно пробегала стая — или компания? — тоненьких грибков с ручками и ножками, чей звонкий смех эхом разливался по пещере. Какой-то зверь поднимался на кручу и глядел издалека своими светящимися в темноте глазами, но как только Фелинн положил ладонь на рукоять меча — исчез столь же быстро, как появился.
— Послушай, — обратился Фелинн к уверенно шедшей впереди него Алейн. — Если все Грибные Топи — вотчина этого Черногриба, почему тогда он не может гарантировать тебе безопасность по дороге в его дом? Ты же его жрица, наконец!
— Наш властитель не нарушает естественный порядок вещей, — объяснила Алейн. — Грибные Топи вверены ему как смотрителю, но не как тирану. Он не станет запрещать хищникам в Топях питаться мясом, а почве — перестать утягивать на дно неосмотрительных…
Девушка вдруг остановилась и закинула голову, отчего шляпка на её макушке покачнулась. То ли прислушавшись, то ли принюхавшись к чему-то, она сказала: