Впереди бугрилось нечто большое и тёмное. Из-за недостатка света Фелинну сперва показалось, что это противоположный край низины, однако стоило им подойти ближе, и чёрная масса вдруг шевельнулась, поворачиваясь к гостям всей своей неподъёмной громадой.
Черногриб не был просто очередным грибом, хотя после всего увиденного — и исходя из названия — Фелинн ожидал именно этого. Он был больше похож на три жирных, равномерно сокращавшихся куска плоти, сходившихся сверху в ещё более огромное шарообразное вздутие. Этот сгусток мяса походил на кокон, обтянутый тонкой плёнкой, сквозь которую проступали белые вздутые жилы и что-то ещё, постоянно находящееся в движении. Тот самый гул, который был слышен в овраге, соответствовал шевелению внутренностей Черногриба: существо было либо опухолью на теле Грибных Топей, либо их сердцем — сразу и не поймёшь.
В любом из вариантов Черногрибу нельзя было отказать в могуществе. Будучи юношей княжеских кровей, Фелинн с трудом удерживался от необъяснимого желания упасть перед массой плоти ниц. То была власть, подкреплённая чем-то большим, чем просто традиции и право сильного, столь высоко ценимые в мире людей. Было в ней нечто разумеющееся — естественное в той же степени, в какой жизнь обрывается смертью.
Фелинн не отрываясь рассматривал Черногриба. Алейн медленно приблизилась к божеству и опустилась на колени; туман скрыл её почти до самой груди.
— О Черногриб! — её мелодичный, вибрирующий голос разлился по поляне. — Я привела к тебе гостя из дальних земель! Он жаждет нашей помощи и молит тебя благословить отца на поддержку его народа! Позволишь ли ты нам, своим верным слугам, созвать войска и исполнить просьбу этого юноши?
Ответом ей была оглушительная смесь воя, гула и влажных всплесков. Фелинн услышал, как у его ног зажурчала вода, и вдруг из-под тумана вынырнуло гибкое подобие стебля с извивающейся кисточкой на конце. Едва Фелинн отскочил, как с другой стороны вынырнуло ещё одно щупальце — и сразу потянулось к нему.
«Ловушка! — догадался Фелинн. — Ну конечно, кто бы мог подумать!»
Он хотел выхватить меч, но вспомнил, что оставил его в овраге, и злобно выругал себя. Рвать щупальца руками было бесполезно — кто знает, насколько они прочны и как много их собратьев ещё скрыто под водой? Как бы там ни было, если он окажется достаточно быстр, то сумеет выбежать из озера до того, как окончательно угодит в ловушку…
— Остановись! — воскликнула Алейн, хватая его за руку. В её расширенных ярко-красных глазах виднелась мольба. — Он хочет оценить тебя, только и всего! Ему нужно прикоснуться к тебе, чтобы понять, какой ты на самом деле!
— На самом деле?..
Фелинн колебался. Как поступили бы при таком раскладе его братья? Хекл без раздумий бросился бы на врага — с кулаками, если придётся. Альм применил бы подвешенный язык и постарался выяснить намерения недругов, а если пришлось бы — умело отступил. Беда только в том, что Фелинн имел мало общего и с тем, и с другим. В этом, если поразмыслить, и состоял корень всех его бед.
Очередное щупальце вылезло из воды у него за спиной, но не бросилось в атаку, а замерло как бы в ожидании. Фелинн посмотрел на него, потом снова на Алейн. При виде её нечеловеческого, но такого искреннего, просящего личика он отчасти расслабился.
И тут почувствовал, как щупальце обвивается вокруг его запястья.
Поверхность стебля была мокрой и щетинистой. Фелинн ожидал, что вот-вот щупальца отравят его, утащат под воду или удушат — но ждало его нечто гораздо худшее. То, с чем Фелинн был так знаком. То, что сделало его изгоем среди его народа — и даже в кругу семьи.
Боль, сравнимая с болью подвергнутого колесованию, пронзила тело Фелинна. Стон, быстро переросший в крик, вырвался из горла, когда он рухнул в воду, чувствуя, как кости в его теле меняют расположение и пытаются встать нужным образом. Кожа его потемнела, руки и ноги вытянулись, лицо исказилось, приобретая звериные черты. Из спины с хрустом выросли две уродливые лапы, быстро превратившиеся в большие перепончатые крылья. Уже нечеловеческим голосом Фелинн взвыл, царапая когтистыми лапами илистое дно озеро, и поднялся уже отвратительным человекоподобным нетопырём, один лишь вид которого мог свести впечатлительную жертву с ума.