— Я же просил тебя! — взревел он. — Просил ни во что не лезть!
— Знаю, знаю, что просил, — оправдывался Вирл со стыдом и теплотой в голосе. Он осторожно похлопал Арли по плечу и чуть улыбнулся. — Но теперь ведь ничего уже не поделаешь, правда? Знал бы ты, что я получил за это ухо, отдал бы даже два.
Арли вдруг рассмеялся с его слов, хотя от вида увечья Вирла ему хотелось плакать. И ведь нельзя же было так, а он всё-таки злился на архивариуса. Злился, потому что искренне дорожил им, а теперь ещё и проникся к нему такой горькой смесью жалости и уважения, что едва сдержал слёзы.
Так они и стояли одно время, не зная, что друг другу сказать. Возле кареты Эддеркоп что-то энергично объясняла Нессе, осматривала её, иногда трепала за пряди волос и за щёки, как дитя треплет разодетую не по её вкусу куклу.
Возле главного тоннеля раздался лязг. Арли с Вирлом обернулись и увидели, как ярмарку один за другим заполняют солдаты в тяжёлой шипастой броне, расталкивая и запугивая зевак. Устрашающего вида слуги внесли в пещеру огромный паланкин, вершину которого венчало резное кресло. В нём, облачённый в свой чёрный балахон, неподвижным бугром восседал барон Ротте, взиравший на округу сквозь прорези в равнодушной серебряной маске.
Арли ожидал увидеть того жуткого телохранителя с двуручным мечом, но почему-то так не разглядел его.
— Что-то маловато войск, — сказал Вирл, когда немногочисленная процессия проходила мимо. — Идём, а то они сейчас наткнутся на людей Эддеркоп; так и до драки дойти может.
Они удалились в лагерь Грзуба, где Вирл с интересом глазел на закованных в хитин солдат, на их поросшие плесенью латы и странное узловатое телосложение. И тогда Арли поведал ему всё. О Гроттхуле, о гибели Грегори, о живущей в его плаще саламандре и Грибных Топях. Арли говорил и говорил, потоком подробностей извергая из себя всё пережитое. Умолчал он лишь о своей связи с Нессой, — уж слишком непознанной и личной казалась ему эта часть себя. К тому же Арли не знал, как Вирл воспримет совершённое им убийство Махо.
— Значит, тень… — сказал архивариус, прискорбно склонив голову. — Мне будет не хватать старика. Он был хорошим наставником. Уж точно не самым худшим…
— Это так, — кивнул Арли.
— Последним цвергским королём был Родерик Скалорождённый, — задумчиво произнёс Вирл. — Ты должен рассказать на совете о том, что видел! Пускай бароны знают своего врага в лицо!
— Расскажу. Но едва ли они послушают орденского изгнанника.
Вирл поспешил его утешить:
— Если Джошуа и намеревается тебя обвинить, он ещё не добрался до Цитадели. А здесь я других Служителей не вижу — выходит, Гэллуэй решил отсидеться.
Пока беседовали, время текло незаметно. Арли насыщался возможностью наконец забыть о правилах приличия, недоверии и разных других экивоках, которые преследовали его в разговорах с людьми последнее время. Задним числом Вирл поинтересовался, почему Несса не ушла в Цитадель вместе с Джошуа, но поняв, что Арли не горит желанием отвечать, оставил расспросы.
То было ещё одно качество, которое Арли ценил в нём. В обыденных делах Вирл никогда не проявлял настойчивости, при том что в вопросах познания умел быть до смешного настырным.
— О Жерло! — удивлённо воскликнул Вирл. — Интересно, баронесса вообще знала, что спит со Служителем?
— Я бы не удивился, — пожал плечами Арли. — Она женщина своеобразная.
— Значит, саламандра появлялась всякий раз, когда тебе грозила опасность? — донимал его архивариус.
Арли кивнул:
— У меня пока не получалось призвать её иначе. Думаешь, это возможно? Я ведь отлично помню все эти легенды…
— О Служителях, что седлают Пламенных ящеров в походах против врагов Жерла? — догадался Вирл. — Теперь и не скажешь, сколько в этих легендах правды. Но в хальрумской библиотеке мне попадался один труд… — вспомнил он. — В нём наставник дораздорной эпохи говорил о каком-то «языке Пламени», который, похоже, практиковался в ордене давным-давно и позволял Служителям общаться с саламандрами.
— Язык Пламени? — усмехнулся Арли. — Никогда о таком не слышал.
— Потому что нынешние Служители им не пользуются. Исходя из написанного, язык рождался из Пламени, которое было в некотором роде противоположностью нашему. Возникая из чувственных побуждений, а не из желания навредить, оно принимало формы, способные воздействовать на саламандр. По крайней мере, так это понимаю я — а у меня с Пламенем история трудная, ты сам знаешь…