Полночь уже миновала, облака время от времени прикрывают луну, и наступает полная темнота. В селе ни огонька, но полной тишины нет — возится в загонах скотина, иногда взлаивают со сна собаки… Бряк! Кто-то из ребят слегка стукает о дранку ложем самострела. Звук совсем не громкий, но Мишка от неожиданности вздрагивает, а старший десятник Дмитрий шипит, как очковая змея:
— А ну! Кого там за тайное место потрогать?
В ответ — ни звука. Провинившийся затаился.
«Вот так, сэр Майкл. На Ваших глазах начинает формироваться специфический сленг Младшей стражи. Илья измыслил, Роська нашел применение…»
Было это еще в апреле. В один прекрасный день Мишка объявил новообращенным «курсантам», что сегодня они впервые в жизни отправятся к отцу Михаилу на исповедь. Приказал почиститься, причесаться и вообще привести себя в порядок. Мыслями велел обратиться к божественному и припомнить все накопившиеся грехи.
Ребята перед предстоящим мероприятием заметно нервничали, и Мишка решил, что надо их как-то приободрить, но тут его что-то отвлекло, а когда он все-таки собрался реализовать свое благое намерение, тот оказалось, что этим уже занимается обозник Илья.
— …Вот так и получилось, ребятушки, — услышал Мишка, подойдя к сгрудившимся возле Ильи «курсантам» — что первый раз попал я на исповедь только в тринадцать лет. Тетка меня по дороге все стращала: «Не дай Бог, осерчает святой отец, да не отпустит тебе прегрешения! Ты, Илюша не мямли, отвечай громко, внятно, да не ори что попало — думай, о чем говоришь!» Помолчит, помолчит, а потом опять: «Смотри Илюша, осерчает батюшка, да не отпустит грехи!»
И так она меня этими своими причитаниями накрутила, что я в церковь уже ни жив, ни мертв, со страху, вошел. А поп у нас тогда еще другой был — не тот, что сейчас. Как звали, не упомню уже, больно имечко у него закрученное было, но строгий был… не приведи Господь!
Поп меня для начала, конечно, спрашивает: «Как звать?» — а я-то помню, что тетка мне громко отвечать велела. Как гаркнул: «Илья!!!» — поп аж отшатнулся! «Что ж ты орешь-то так? Труба Иерихонская, прости Господи!» — говорит. Тут-то меня первый раз задумчивость и охватила. Печные трубы знаю, трубы, в которые дудят, тоже знаю, слыхал, что еще какие-то водяные трубы бывают, а вот иерихонские… — Илья в деланном изумлении пожал плечами и повертел головой. — Хоть убей…
Ну а поп дальше меня спрашивает, как положено: «Не поминал ли имя Божье всуе, почитал ли родителей?» — Мне бы сказать: «Грешен, отче» — а я все про трубы размышляю. Потом спохватился, прислушался, о чем речь идет, а поп как раз и спрашивает: «Не желал ли осла ближнего своего?» Тут меня и во второй раз в задумчивость ввергло! Слыхал я, что есть на свете такая скотина — осел. Вроде бы, побольше собаки, но поменьше лошади. Но не видел же никогда! Как же я его пожелать могу? Поп опять там чего-то бормочет, а я все про осла размышляю.
Ну и надоело ему, видать, это дело. По роже-то видно, что я не святой, а каяться ни в чем не желаю! Вот он меня и спрашивает: «Отрок, слышишь ли ты меня?» Я отвечаю: «Слышу, отче». «А если слышишь, то ответствуй мне, отрок, не трогал ли ты девок за тайные места?»
Тут у меня уж и вообще ум за разум зашел, подхватился я, да как вдарился бечь из церкви на улицу! А сам реву в три ручья! Тетка увидала меня, снова запричитала: «Неужто осерчал на тебя батюшка?» «Осеча-а-ал!» «Господи, Царица Небесная, да за что же?» «За то, что осла за тайные места трога-а-ал!» «Какого осла?» «Ерихонскава-а-а!»
«Курсанты» хохотали так, что чуть не падали. Мишка тоже ржал, начисто забыв, что приказал личному составу думать о возвышенном. Даже Немой издал что-то вроде прерывистого хрюканья. А история «Иерихонского осла», через некоторое время получила совершенно неожиданное продолжение.
Дисциплину в Младшей страже Мишка старался насаждать всеми возможными средствами. Немой его в этом начинании поддерживал, но избранная им методика, вследствие бессловесности, была весьма своеобразной. Постоянно таская на плече свернутый в кольцо кнут, Немой, заметив какой-либо непорядок, тут же весьма чувствительно щелкал провинившегося этим самым кнутом пониже спины. Но на этом воспитательный процесс не заканчивался.
После того, как наказанный, дернувшись от неожиданной боли, вскрикивал: «За что?» — или иным способом выражал недоумение, Немой тыкал указательным пальцем в десятника, чьим подчиненным был провинившийся. Десятник был обязан тут же разъяснить подчиненному, в чем состоит его вина.
Если объяснить он не мог, или объяснение не удовлетворяло Немого, то следующий щелчок доставался самому десятнику. Владел кнутом Немой виртуозно, и увернуться от наказания не удавалось еще никому.
Петька, несколько раз попавший под раздачу, попробовал было запретить ученикам своего десятка удивляться или иным способом реагировать на воспитательное воздействие господина наставника Младшей стражи, но выполнить это требование было выше человеческих сил.
И вот, однажды, в такой же ситуации оказался Роська. Раздался щелчок кнута, крик: «Ой! За что?» и Роська узрел направленный на себя указательный палец Немого. За что был наказан его подчиненный, Роська не представлял себе совершенно, но говорить-то, хоть что-нибудь, было надо! И тогда Роська выпалил: «А за то, что осла за тайные места трогал!» Немой хрюкнул, свернул кнут и пошагал куда-то по своим делам.
С тех пор выражения: «Трогать за тайные места» и «Осел Иерихонский» — получили в Младшей страже широчайшее распространение, и употреблялись в самых разнообразных и неожиданных обстоятельствах и контексте.
Очередное облако наползло на обгрызенный с одного бока диск луны, Ратное снова, на какое-то время погрузилось в полную темноту. И почти сразу где-то там, где находилась усадьба Кондрата, соперничающая размерами с лисовиновским подворьем, залился лаем пес. Это было не негромкое пустобрехство спросонья и для обозначения бдительного несения охранной службы, а полноценное гавканье на кого-то, кто в неурочный час надумал шляться по улице.