Корней, чисто по инерции, еще прорычал:
— Ты на кого посмел?..
Однако мышцы уже напряглось, глаза хищно прищурились, руки уперлись в столешницу, готовясь помочь телу выброситься из-за стола, а искалеченная нога привычно нашла протезом устойчивое положение, чтобы после прыжка или быстрого широко шага тело пришло на здоровую ногу.
Ничего из происходящего от Алексея не укрылось и секретом для него не было. Он не раздумывал, не прикидывал: что, да как, не выбирал подходящий к случаю способ поведения — жизненный опыт, в сущности, ни что иное, как набор готовых рецептов реакции на те или иные обстоятельства, позволяющий не терять время на анализ ситуации и принятие решения, а действовать интуитивно, а значит, мгновенно. Вот и сейчас Алексею даже не пришлось удерживать себя от желания вскочить навстречу Корнею — подобное действие породило бы некую гармонию взаимного движения противников с неизбежным продолжением в виде силового контакта, как в классическом танце одно па является гармоничным продолжением предыдущего и предтечей последующего. Но как раз гармонию-то развития конфликта Алексей и научился ломать, самоутверждаясь и самореализуясь в роли Рудного Воеводы.
Собственно, на протяжении разговора с Корнеем, Алексей уже дважды применил эту тактику. Один раз — в ответ на корнеевский сарказм по поводу «мудреца всеведущего», он перевел разговор на сходство деда и внука одинаково использующих шрамы на лице. Второй раз — в ответ на «удар ниже пояса» по поводу женитьбы на Анне-старшей. Здесь Алексею ничего и придумывать не пришлось — просто отдался требованиям обычая. Корней оба раза «повелся» и, хотя во втором случае он и раскусил показное смирение собеседника, конфликтная ситуация оба раза угасала в зародыше.
Не сказать, чтобы Алексей делал это сознательно, тем более, предварительно обдумав, просто оказавшись с глазу на глаз с первым лицом местной иерархии, он «на автомате» перешел в состояние Рудного Воеводы, оказавшись «между двух огней» — с одной стороны обычай и обстоятельства требовали подчинения старшему, с другой стороны Алексей не мог позволить топтать себя. Даже во вред себе, даже перед угрозой серьезнейших последствий, не мог и все! Положение спас опыт Рудного Воеводы — Алексей, ткнув указательным пальцем в сторону Корнея выкрикнул:
— Польза в чем?! Чего ты добиться хочешь?
— А? — Корней все еще продолжал подниматься из-за стола, но Алексей «попал в десятку» — ничего не зная о психофизиологии, сумел запустить ориентировочно-исследовательскую реакцию, гасящую эмоции с эффективностью подметки, размазывающей дымящийся окурок по асфальту. — Какая польза будет оттого, что ты прямо сейчас туда помчишься? Ты чего хочешь: просто душу отвести, наказать сопляка, или заставить его сделать что-то?
— А разница-то? — Корней шумно выдохнул и осел обратно на лавку. — Да все сразу! И выдрать, чтобы впредь неповадно было, и душу отвести и… Кхе, ну, найду, что сделать заставить. Да чего ты прицепился-то? Драть за такое надо, драть, чтоб неделю сидеть не мог, а потом еще раз! И старшинства лишить, пусть рядовым походит, что б чего не надо в голову не лезло! И… избаловались вы все там: ты перечишь постоянно, девки в церковь по воскресеньям приезжают, как княжны — в новых платьях, да под охраной, у здешних посикух аж титьки от зависти подпрыгивают, Илюха возгордился, паршивец — брюхо наел, пьянствовать перестал, Анька тоже… э-э… Одним словом, драть! Кхе, попа обидели, я еще тогда собирался поехать, да разгон там учинить.
— Что ж не поехал-то?
— Да больно хитро Михайла устроил, выгнал-то он попа за то, что тот мой приказ исполнять не стал. Получается, что вроде и наказывать не за что… но поп-то к нему, как к родному — учил, наставлял, заступался, а он… Нет, ну каков поганец! Точно: лишу старшинского достоинства на месяц или… там видно будет. И выпорю! Тьфу на тебя, Леха, все настроение мне перебил, сейчас бы поехал, да как всыпал бы…
Корней утер рукавом лоб и потянулся к кувшину с квасом — нерастраченный в двигательной активности адреналин разогрел тело, вышиб пот и организм запросил жидкости. Алексей понял, что в ближайшее время Корней горячиться уже не будет и слегка расслабился.
— Все равно не сохранил бы настроения, батюшка. Добираться-то больше двух часов, либо остыл бы на ветерке, либо коня успокаивать пришлось бы. Конь-то у тебя хорош — настроение хозяина чувствует — разгорячился бы вместе с тобой, а когда коня успокаиваешь, то и сам успокаиваешься, не замечал?
— Не ты один в лошадях смыслишь… все равно, увидел бы Михайлу, снова разгорелся бы! — Корней уже не злился, а просто брюзжал. — Всыпал бы… ишь, бояр он ставить будет!
— Однажды ты ему уже всыпал, мне Анюта рассказывала. Тогда он просто в лес сбежал, а сейчас? Ты можешь точно сказать: что он в этот раз выкинет?
— А что бы ни выкинул! Виноват — отвечай! Да что ж ты, Леха, сегодня мне все поперек талдычишь? Молод еще меня поучать!
— Христос с тобой, батюшка, разве ж я поучаю? Просто парень у тебя не прост, если уж ты сгоряча в крепость не поехал, так я думаю, что и поразмыслить не грех: какое наказание выбрать, да какую из этого пользу извлечь — и для воспитания, и вообще… ты по горячности не только про нрав Михайлы позабыл, но и то, что его боярыня Гредислава воеводой своей дружины поставила. Хоть убей, ни разу не слыхал, чтобы у какого-нибудь боярина воеводу выпороли! А еще непонятно с лишением достоинства старшины — от старшинства в Младшей страже ты Михайлу отрешишь, а воеводой у боярыни он останется, хренотень какая-то выходит, да еще неизвестно: как Гредислава на это все посмотрит?
— По горячности, по горячности… помню я все! Едрена-матрена, вот чирей на заднице вырос… и не тронь его. Ты как хочешь, Леха, а без чарки у нас сегодня разговор добром не кончится — либо подеремся, либо… как ты сказал? Хренотень? Во, хренотень какую-нибудь сотворим. Пива, правда нет, вина тоже… ну что за жизнь, едрена-матрена? Меду… меду, что-то неохота. Я тут бабам велел бражки поставить, вроде бы уже должна дозреть. Будешь бражку?
— В самый раз, то, что надо!
— Ты мне голову не крути! Думаешь, если не перечишь, так я пить не стану? А вот и стану! Ну-ка, крикни там на кухне, чтобы принесли, и закусить чего-нибудь.
Первая чарка у Корнея, что называется, «пошла колом» — он закашлялся, утер набежавшую слезу и шмыгнул носом. Вторая, в соответствии с народной мудростью, должна была бы «полететь соколом», но видать уж день такой выдался — воевода поморщился, с подозрением глянул на кувшин с бражкой, но вместо традиционного: «не достояла» или «перестояла», выдал неожиданное:
— А ведь ты лют, Леха, ох лют.
— М? — Рот у Алексея был занят закуской, и он изобразил вопрос поднятием бровей.
— Вот так вот, наказание выдумывать — спокойно, без злости рассуждая, да чтобы побольней, да чтобы волхву ненароком не обидеть, да чтобы пользу какую-то выгадать. Бывал я у греков в Херсонесе, это их навык — все обмыслить с холодной головой, а потом — без жалости и с умением. Это, если хочешь знать, в сто раз жесточе, чем сгоряча, пусть даже и с перебором.