— Что же он говорил?
— Он ничего не говорил. Краснел, сжимал зубы. Как вы понимаете, я немножко знаю его, так что могу определить, когда он взволнован.
— Хаим, мне нужна ваша помощь.
— Камерон, я не принадлежу к ортодоксам, я не хожу к Стене, и даже если бы хотел, наверное, не стал бы рисковать. И вам не советую. Самым большим событием здесь будет подписание договора в понедельник утром. В пятницу в Нью-Йорке Николае, израильская делегация и я согласовали окончательную формулировку. Николае — яркий человек. Он поражает, Камерон. Я жду того дня, когда мы оба будем работать для него.
— Хаим, пожалуйста, я знаю, что каждый журналист мира хотел бы получить эксклюзивное интервью у этих двух проповедников. Но я единственный из всех журналистов, который не откажется от этой цели, даже если ее достижение может стоить жизни.
— Это действительно может случиться с вами.
— Доктор, я никогда не просил у вас ничего, кроме вашего времени, и вы всегда были благорасположены ко мне.
— Я не представляю, что я могу сделать для вас, Камерон. Я взял бы вас с собой, если бы сам надеялся пройти. Но вам все равно не пройти туда никоим образом.
— Но вы должны знать людей, для которых это возможно.
— Конечно, я знаю таких! Я знаю многих ортодоксальных иудеев, многих раввинов, но…
— А как насчет бен-Иегуды?
— Ах, Камерон, он очень занят. Его сообщение об исследовательском проекте будет передаваться в понедельник днем. Он, должно быть, волнуется, как школьник перед выпускными экзаменами.
— А может быть и нет, Хаим, может быть, он так проникся своим исследованием, что может говорить о нем целый час без всяких заметок. Может быть, он уже вполне готов к докладу и сам ищет, чем бы отвлечься, чтобы не переусердствовать в подготовке или не слишком нервничать в ожидании этого великого момента.
Некоторое время на другом конце трубки царило молчание. Бак в это время молился, чтобы Розенцвейг уступил.
— Не знаю, Камерон. Что до меня, я бы предпочел, чтобы меня не беспокоили перед таким важным моментом.
— А не могли бы вы сделать так, Хаим: просто позвонить ему, пожелать всего наилучшего и поинтересоваться его рабочим графиком на выходные. Если бы он мог привести меня к Стене, я пришел бы к нему в любое время.
— Хорошо, но только в том случае, если он действительно захочет отвлечься, — ответил Розенцвейг. — Если я почувствую, что он с головой погружен в свою работу, то даже не упомяну о вашей просьбе.
— Спасибо, сэр. Вы мне позвоните?
— Да, в любом случае. Камерон, пожалуйста, не очень надейтесь и не держите на меня зла, если ничего не получится.
— Ни в коем случае.
— Я знаю. Я почувствовал, как это важно для вас.
Бак отключился от всего мира и поэтому не имел ни малейшего представления, долго ли звонил телефон. Он сел в постели и обратил внимание на то, что дневное воскресное солнце стало оранжевым. Его лучи образовали странный узор на постели. Пока Бак тянулся за трубкой, он увидел мимоходом свое отражение в зеркале. Он отлежал щеку — она была красной и смятой, полуоткрытые глаза отекли, а волосы торчали во все стороны. Во рту был ужасный вкус, к тому же оказалось, что он заснул прямо в одежде.
— Алло! Это мистер Камерон Уильяме? — послышался голос сильным еврейским акцентом.
— Да, сэр.
— Это доктор Цион бен-Иегуда. Бак вскочил на ноги так стремительно, как будто уважаемый ученый вошел в его комнату.
— Да, доктор бен-Иегуда. Для меня большая честь слышать вас, сэр.
— Спасибо, — ответил доктор. — Я нахожусь перед фасадом вашей гостиницы.
Бак сначала не понял его
— Простите, сэр?
— У меня машина и шофер.
— Да, сэр, машина и шофер.
— Вы готовы отправиться сейчас?
— Отправиться?
— К Стене.
— Да, сэр… Простите, я имею в виду нет, сэр. Мне нужно десять минут. Вы можете дать мне десять минут?
— Мне следовало позвонить вам заранее, но из разговора с нашим общим другом у меня сложилось впечатление, что для вас это неотложное дело.
В голове Бака продолжал звучать этот странный английский.
— Да, вопрос неотложный, только дайте мне десять минут. Спасибо вам, сэр!
Бак сбросил одежду и, не став дожидаться, пока нагреется вода, прыгнул в душ. Он намылился, ополоснулся и провел бритвой по лицу. Решив не тратить время на поиски розетки для фена, Бак сорвал с крючка полотенце и с такой яростью стал вытирать свои длинные волосы, что, кажется, половину выдрал с корнем. Он рывками провел по ним расческой, затем прошелся щеткой по зубам. Что же надеть, отправляясь к Стене Плача? Не обидит ли он хозяев, если на нем не будет пиджака и галстука? В багаже у него не было ни того, ни другого. Он не собирался надевать их даже на подписание договора завтра утром.