- Вот, ей-богу, утонем скоро в бумагах! - в сердцах заругался Митька.
Ртищев взглянул на него, вздохнул и ничего не сказал, лишь закашлялся.
- Ой, Андрей Петрович, - покачал головой Прохор. - Вам бы самому к этим ворожеям - да полечиться.
- Не верю я им, - откашлявшись, отмахнулся начальник. - Никому что-то в последнее время не верю, окромя себя и вот, наверное, вас. Что смотрите? Отчеты пишите, да побыстрее. Завтра боярину отнесу.
- Андрей Петрович, а может, мы отчет един на всех напишем? Ведь боярину-то все равно.
Ртищев почесал бородку:
- Наверное, все равно… Инда, пес с вами - пишите един. Только быстрее!
Накинув на плечи плащ, Андрей Петрович покинул приказ. За окном темнело.
Митька потер руки:
- Пожалуй, пора и нам. Отчет, думаю, и дома напишем.
- Ага, как же! - Иван сдул с кончика пера бурую чернильную каплю. - Раз уж начал… Да и немного тут… Сейчас вот о Митькиных ворожеях напишу… О кузнеце и дочке его, как ее?
- Марье, - подсказал Прохор и, немного подумав, добавил: - Только не рано ли про нее писать? Еще ведь ничего не ясно.
Иван задумчиво почесал за ухом и заново обмакнул в чернильницу перо:
- Правильно, рано. А то в следующем отчете не о ком писать будет. - Он скорописью набросал последнюю фразу и вывел подпись - заковыристую и непонятную, как у всех приказных. - Ну, вот и все, парни.
На следующий день, прямо с утра, Прохор направился на Кузнецкую. Шагалось легко, радостно. Стоял небольшой морозец, и яркое солнце весело слепило глаза, отражаясь в замерзших лужах. Над избами Замоскворечья поднимались в бирюзовое небо многочисленные дымы - с утра топились печи, пахло кислыми щами, свежим, только что испеченным хлебом, навозом и парным молоком - не всех еще коров переели в голодную пору, а точнее, чуть оправившись, завели новых. Не все, правда, далеко не все, много было недовольных, обиженных, сирых…
А вот владелец нескольких кузниц Тимофей Анкудинов к таковым явно не относился. Уверенный в себе был мужик, коренастый, сильный.
- Так ты, стало быть, кузнец, парень? - Сидя в горнице, он внимательно осматривал гостя.
- Молотобоец, - усмехнулся тот.
- Пусть так… А кто тебе сказал, что мне кузнецы надобны?
Прохор хохотнул:
- Так об том вся Кузнецкая толкует!
- Гм… - Тимофей прищурил глаза и вдруг, схватив лежавшую на лавке шапку, вскочил на ноги. - Идем!
- Куда? - удивился Прохор.
- В кузню. - Теперь уж пришла очередь Тимофея смеяться. - Ужо, покажешь свое умение.
- А и покажу! - Парень задорно тряхнул чубом. - Эх, раззудись плечо! Давай, хозяин, кувалдочку.
Тимофей без лишних слов показал пальцем на стоявшую во дворе кузницу, на кузнеца у наковальни, на подмастерьев, раздувавших мехами горн.
- Молотобоец, говоришь? - Анкудинов с усмешкой кивнул кузнецу. - А ну, дядько Михай, спытай парня!
Кузнец взял в руку щипцы и показал рукой в угол:
- Ну, что стоишь? Бери кувалду.
- Посейчас… Кафтан скину только.
Подумав, Прохор скинул и рубаху - жаль прожечь, новая, - прикрыл богатырскую грудь узеньким кожаным фартуком, подмигнул кузнецу:
- Показывай, куда бить.
Взяв в руки небольшой молот, кузнец вытащил из горнила раскаленную до красноты заготовку… ударил молотком - дзинь.
Бухх - ухнул кувалдой Прохор, с первого удара угодив в нужное место.
Кузнец довольно кивнул, снова пристукнул молоточком - дзинь.
Бухх!
Дзинь - бухх! Дзинь - бухх!
И только искры летели!
А Прохор… Прохор даже временами прикрывал глаза - такое удовлетворение испытывал от возвращения к старому своему ремеслу; тяжелая кувалда летала в его руках, словно перышко, блестели глаза, и оранжевые зарницы горна окрашивали покрывшуюся потом кожу.
- Молодец парень! - обернувшись, прокричал кузнец.
Хозяин кузницы Тимофей довольно ухмылялся.
А Прохор на них не глядел - увидал вдруг у входа в кузницу молодую красивую деву. Голубоглазую, с русыми косами. Дева смотрела на него с таким восхищением, что Прохор аж покраснел, засмущался, чего уже давненько за ним не водилось.
- Ну, хватит, хватит, парень. Положи кувалду - беру тебя молотобойцем, беру!
Послушно поставив кувалду в угол, Прохор подошел к рукомойнику…
- Хозяин, водица-то у тебя кончилась!
- Сейчас принесу… - Лишь сверкнули голубизною глаза.
Исчезла, убежала красавица… И вновь вернулась, уже с кувшином:
- Наклонися, солью.
Прохор наклонился, подставил под холодную струю спину.
- Эх, хорошо!
Отфыркиваясь, поднял голову:
- Тебя как звать-то, краса?
- Марьюшка, - потупила очи дева. - Марья.
Глава 4
Прочь!
Сыскное ведомство постоянно расширяло свою деятельность. Р. Г. Скрынников. Россия в начала XVII в. Смута
Январь-февраль 1605 г. Москва
Марьюшка потом рассказывала Прохору, как увидала его в первый раз, в кузнице. Этакий мускулистый голубоглазый великан с рыжеватой бородкой, с кувалдой, похожий на какого-то древнего северного бога. Запал, запал дюжий молотобоец в трепетное девичье сердце, - то же и сам чувствовал, и, надо сказать, чувство это очень Прохору нравилось. Красива была Марья, к тому же добра и умна - последние качества молотобоец разглядел чуть позднее, когда нанялся-таки в кузницу, хотя попервости вовсе не собирался махать молотом, да вот Марьюшкины глаза смутили.
Всю неделю - пока работал Прохор - девчонка постоянно прибегала в кузницу - то пирогов принесет, то квасу. Сама встанет у входа, смотрит, как летят из-под молота искры, как шипит опущенное в студеную воду железо, как оно изгибается, подчиняясь ударам, принимает форму подковы, дверной петлицы, рогатины.
- Вот спасибо, Марьюшка! - Кузнец и молотобойцы уписывали пироги за обе щеки. - Дай Боже тебе здоровьица да хорошего жениха.
Девушка краснела, смущалась, а парни хохотали еще пуще. Лишь Прохор иногда хмурился да одергивал - совсем, мол, смутили девку.
Как-то, закончив работу, Прохор умылся, оделся и, направившись к воротам, быстро оглядел двор, с удовлетворением увидав неспешно прохаживавшуюся девчонку. Длинный бархатный саян темно-голубого цвета, поверх него - пушистая телогрея, сверху - шубка накинута, сверкающая, парчовая, с куньим теплым подбоем, на ногах сапожки черевчатые, на голове круглая шапка соболья, жемчугом изукрашена, не кузнецкая дочь - боярыня, - видать, баловал Тимофей Анкудинович дочку.
Прохор нарочно замедлил шаг, наклонился, зачерпнул из сугроба снег - сапоги почистить. Скосил глаза - ага, девица тут как тут:
- Далеко ль собрался, Проша?
- Домой, - молотобоец улыбнулся. - Ну, куда же еще-то?
- А далеко ль ты живешь?
- Да недалече…
- Пройтись, что ли, с тобой, прогуляться до Москвы-реки да обратно? Денек-то эвон какой!
Денек и впрямь выдался чудный - с легким морозцем и пушистым снегом, с бирюзовым, чуть тронутым золотисто-палевыми облаками небом, с сияющим почти по-весеннему солнышком. Сидевшие на стрехе воробьи радостно щебетали, не видя подбиравшуюся к ним рыжую нахальную кошку. Оп! Та наконец тяпнула лапой - хвать! Мимо! Подняв нешуточный гвалт, воробьиная стайка перелетела на ближайшую березу, а кошка, не удержавшись, кубарем полетела в сугроб, слету вставая на лапы.
- Так тебе и надо, Анчутка, - погрозила пальцем Марьюшка. - Не воробьев - мышей в амбаре лови!
- Прогуляться, говоришь? - Прохор сделал вид, что задумался. - Инда, что же - пошли! Только это… матушка не заругает?
- Не заругает, - засмеялась девчонка. - Наоборот, рада будет, что не одна пошла, а из своих с кем-то.
Про батюшку Прохор не спрашивал, знал уже - Тимофей Анкудинович с утра раннего выехал в Коломну - договариваться со знакомым купцом о железной руде. Потому-то и закончили сегодня рано, правда, отнюдь не по принципу «кот из дому, мыши в пляс» - заданный хозяином «урок» выполнили: без обеда трудились и почти что без передыху. Зато вот и закончили - едва полдень миновал.