Помимо существительных, любые части речи
не забывай вычеркивать при составленьи речи.
И меньше этих существительных имён!
Я знала одного поэта. Он
кретином сущим был – он заносил
в тетрадь любую существительную ахинею,
и, никогда не расставаясь с нею,
с тетрадью, раскрывал её при встрече и глаголил:
“Америка! Оплот! Свобода! Вечность! Воля!”
и прочее. Когда не стало сил,
я попросила пояснить. Он пояснил –
сказал: "Представь, такая вот поэзия!”
Недавно он преставился – и рада я донельзя.
Ещё я рада моему акценту,
как памяти о том, что
родина не здесь,
а время знает категорию “давно”;
в другом пространстве след исчез не весь,
а лиходейство не завершено;
превечный Рим по-прежнему стоит,
но купола над храмом нет, – разбит.
Ещё: никто не стоит нынче правды. Лги!
Никто не слышит крика “Сгинь!”
Идёт орда идиотов. Нет, – пришла.
Не просто идиоты, – шлак.
Взгляни – какие омерзительные лица!
От шлака прежнего их отличает лишь уменье длиться.
Не мудрствуй, говоришь, не поднимайся глубоко –
чем выше яма, тем труднее возвратиться…
Куда, однако? Низко, высоко –
не всё ли яма? Где её граница?
И что, скажи, такое в яме дно –
не опрокинутый ли пик оно?
Но как бы ни было, – не удалюсь, не досказав.
Ты прав: всему начало – словеса.
Как и Тебе, мне есть о чём поведать
из прошлого. Я тоже верю в кредо,
что главное – продлиться. Говорят,
никто под Богом (как и Ты) не свят.
Я девочкой… Увы, не превратиться
тем, кто похож на жабу, в принцев.
А принцам – даже лучшим душам –
не привыкать давить лягушек.
И ничего иного вроде
в истории не происходит.
Чего желают эти принцы?
Все одного: ты – как вещица
для них, лягушка, и тебя
они в самих себя, “любя”,
преображают. Подражают
при этом все Тебе. Но я
Тебя, правителя всея
земли, не чту.Черты
Твои… Да что черты –
ничем не нравишься мне Ты!
Ты прав: во мне клокочет гнев…
Но этот гнев любви Твоей вдвойне
добрей. Никто покамест не готов
вообразить себе мою любовь.
А посему итог всему – прощание.
Банальное не признаёт нюанса.