Кабинет оказался небольшим. Какие-то шкафы, полки громоздились прямо от двери, сужая пространство до пятачка перед письменным столом, наполовину спрятавшимся за очередным стеллажом; пол был застелен симпатичным узорчатым ковриком, знававшим лучшие времена, стол — завален всякой всячиной, среди которой, как цапля на одной ноге, возвышалась массивная настольная лампа, и во всех простеночках, даже на косяках висели пристроенные явно случайным образом безделушки. Неожиданным образом весь этот хаос создавал ощущение уюта и какой-то защищённости. Приглашённый майором садиться, я сразу забился в уголок, на стул, с трудом втиснутый между столом и шкафом; Никифоров первым делом включил чайник, пристроив его на подоконнике.
— Пошуруй-ка в нижнем ящике, — велел он. — Там, вроде бы, печенье было. Если не засохло совсем.
Сам майор извлёк откуда-то сверху кулёк, в котором оказались карамельки, и разлил кипяток в две высокие кружки, одна — с отбитой ручкой. Сыпанул прямо в кружки заварку, выставил баночку с сахаром, в котором торчала единственная ложка.
— Налегай, — скомандовал он. — Это не еда, конечно. Но всё же.
Я не заставил себя долго упрашивать. Печенье в самом деле было каменным, но размоченное в чае, пошло очень даже неплохо; впрочем, я бы сгрыз его и всухомятку — живот действительно подвело. Запас карамелек тоже потерпел изрядный ущерб — в кульке уже показалось дно, когда я сообразил, что ем-то один, да и вообще веду себя не очень культурно.
— Ешь, ешь, — сказал Никифоров. — Что остановился? Рубай, твоё дело молодое. У меня вон, видишь, сохнет все.
И вдруг спросил:
— Тебе сколько лет-то, нейродрайвер? Восемнадцать есть хотя бы?
Я торопливо запил очередную карамельку глотком обжигающего чая, ответил:
— Нет ещё.
— И как же ты попал в такое дерьмо?
Я отставил чашку. Никифоров смотрел на меня вопросительно.
— В штрафбат, я имею в виду, — пояснил он.
— Ограбил казино, — сообщил я с некоторым вызовом.
— Ну-у? И много взял?
— Восемьсот тысяч.
— Неплохо. А что получил?
— Пять лет рудников.
— Деньги нашли?
— Не все.
— Понятно… — протянул майор. — За подельников лямку тащишь, значит? Или за бабки?
— Нет.
— Уж прямо!
Как-то нехорошо зацепили меня снисходительные интонации старого летуна.
— Нет! Я придумал всё это. И сделал. И что получил, то получил. В тот момент мне нужны были деньги. Вернее, я думал, что нужны.
— Ладно, не кипятись. С твоим талантом, парень…
— Он кусается, мой талант! — выпалил я неожиданно для себя самого. — "Нелегальный нейродрайвер без документов ищет работу" — так вы это себе представляете? И ещё возраст? Куда бы я попал после этого? Лучше бы это было? Да, я рискнул. Да, мне ещё повезло, что я в штрафбате, а не в рудниках. Но я всё же летаю, а не землю грызу. И буду летать.
— "Повезло", — саркастически хмыкнув, передразнил меня Никифоров. — Ишь.
Добавил язвительным напоминанием:
— Пять лет штрафбата.
— Нейродрайва.
— И нахальная убеждённость в собственной неуязвимости. Браво глупости, без неё армия не могла бы существовать. Только вот есть ма-аленькая сложность. Ты мне тут храбро характер демонстрируешь. Но я-то знаю, о чем говорю, а ты нет. Ты, сопляк, ещё не видел, что такое война.
— Увижу.
— Да, — согласился летун, как-то враз растеряв азарт спорщика. — Увидишь.
— Извините, — произнёс я, помолчав.
— Ладно.
Майор подошёл к одному из шкафов, поковырялся на верхних полках, наконец вытащил коробку — подарочную коробку из-под набора конфет — и небрежно швырнул её мне на колени.
— Посмотри.
Я открыл крышку.
В коробке лежали награды. Медали, ордена — я не очень разбирался в этом; некоторые были на лентах — голубых, золотых, алых, некоторые — на винтиках. Кое-где в металле были выгравированы или выбиты слова — "доблесть", "отвага", "честь", "защитнику Отечества" и ещё что-то в этом духе.
— Вас в школе, — проговорил летун, — учили, наверное, что Федерация воевала в последний раз пятьдесят лет назад, и с тех пор живёт в мире? А я вот провёл на войнах почти всю жизнь. Сколько друзей… не схоронил даже… Меня самого четыре раза собирали врачи по кусочкам. И если бы сейчас кто-то… черт, дьявол, неважно… предложил бы мне променять эту кучу побрякушек на жизнь рядового обывателя… Я бы поменялся, ей-богу. Веришь мне, Данил Джалис? Не задумываясь поменялся бы.