Кажется, на то, чтобы продраться сквозь марево ушло много времени. А оно вдруг стало ощущаться отчётливо, будто внутри меня находились часы. Сейчас – где-то за полночь. А было – что-то около рассвета.
–…ведьма, ведьма, ведьма…
Странный шёпот усилился, врезаясь в сознание и отдаваясь болью в затылке. Полумесяц на руке начало жечь, словно он пытался привлечь к себе внимание.
–…ведьма…
Я попыталась вскочить, но тело не слушалось совсем. Упала, встретившись лицом с чем-то мягким. Наверное, всё-таки разбила губу – вкус крови ощущался слишком ярко, – и всё же боль, прокатившуюся по телу, вызывал голос. Серый, мутный, неясный – он продолжал давить сквозь вату в ушах, вызывая тошноту и слабость.
Знак на руке, странные сны, взявшийся из неоткуда дар. Кто, если не ведьма?
Чья-то тёплая ладонь провела по волосам. Когда я кое-как смогла сесть и оглядеть тускло освещённую комнату – насколько вообще можно было разглядеть хоть что-то сквозь пелену в глазах; никого поблизости не оказалось. Зато вернулись чувства: в нос ударил запах свежей сырости, кожу холодила рубаха из ньэннского шёлка, а суставы ныли так, словно я лежала на холодном полу несколько дней к ряду. Но под пальцами – мягкий пушистый ковёр, на который и упала.
Помнить бы ещё, что произошло. Нападение, постоялый двор в огне, бешеный бег по кривым улочкам Кипенного…
– Выпей, – настойчиво произнёс голос, звучавший одновременно из всех тёмных углов.
– Два здания в центре торгового квартала превращены в руины, – возмущался кто-то другой, – трое людей мертвы, пятеро тяжело ранены. День пришлось потратить на то, чтобы отловить демонов! Магия места искривлена пространственным сдвигом, возможно, навсегда. И это – накануне празднества Середины Зимы, в центре города. Знаешь, я конечно, владею ментальной магией, но подменить воспоминания целого дня!..
– Не слушай, – оборвал гневную тираду настойчивый.
Он сказал… Середины Зимы?! Но как?.. Была же осень! Где я? Что случилось? Куда делось несколько месяцев?
– Выпей.
Ласковыми прикосновениями мне помогли сесть и опереться на что-то спиной. К губам поднесли чашу с пряным отваром – в нос разом ударило столько смешанных запахов, что тошнота накатила с новой, куда более яростной, силой.
– Пей, – бросил возмущающийся.
Я не смогла сопротивляться. Горячая волна прошла по горлу к животу, приглушая рвотные позывы. Губу неприятно саднило, тело стало мелко дрожать, лихорадило, бросало то в жар, то в холод…
Неизвестность, чужие голоса, Раджети. Страшно уже не было. Хотелось, чтобы всё это закончилось.
Как можно скорее.
***
Хлёсткий удар обжигает спину. Цепи не дают увернуться, ледяная сталь врезается в тонкую кожу. Ещё удар. И ещё. Но боли – тягучей, привычно-колкой – больше нет. Я знаю, что скоро всё закончится.
Мучитель что-то говорит – скрипучий голос пробегает по краю сознания, но слова не цепляются, не удаётся поймать за хвост ни их, ни ускользающий смысл. Тёплые заботливые руки снимают цепи, аккуратно поддерживают и помогают дойти до набитого соломой матраса. Эти же руки омывают израненное тело, переодевают в чистое и укрывают одеялом.
– Он теряет хватку, – с трудом выдавливаю из себя и сажусь.
Проваливаться в забытье не хочется. Хочется просто сдохнуть, но тогда не поздоровится побратиму, а рисковать его жизнью я не имею права. Моя – ничтожная, пустая – не стоит и ломанного гроша, но вот его…
Цвета гречишного мёда глаза смотрят прямо. Ехидные искры танцуют по краю сузившихся – я сижу точно под окном, и на него падает солнечный свет сквозь узкую щель в ставнях – зрачков. Это он научил меня терпеть боль, но теперь эта идея уже не кажется ему такой уж хорошей. Не видя привычной реакции, проклятый «хозяин» лишь сильнее выходит из себя, с каждым разом подступая к границе дозволенного всё ближе и ближе. Мне того и надо, но что тогда будет с побратимом? Останутся ли эти ехидные искры, эти тёплые тёмные глаза?
– А ты нарываешься на неприятности, – качает головой он и садится рядом, обнимая колени руками. – Кажется, у него снова ничего не вышло… вот и срывает злость на нас.
Я вспоминаю, что волшебник любит вытворять с ним, и содрогаюсь. Уж лучше плеть. Уж лучше цепи, дыба, иголки под ногтями, раскалённое железо, тонкие кинжалы. Что угодно, что угодно!..
– Тот колдун приходил снова, – усмехается побратим, без труда догадавшись, о чём я думаю. – Ты откажешься?
– Я… почти нашёл…
Тело сводит внезапная судорога. Я хватаюсь рукой за свою же руку, пытаясь сжать непослушные пальцы в кулак, а ноги, кажется, начинают жить своей жизнью.
– Мне… нужно… ещё немного… времени…
Он смотрит без сочувствия. И не кидается помогать, потому что знает – бессмысленно. Нельзя помочь с магическим приступом. Нельзя утихомирить то, что разъедает душу изнутри, коверкает внутренний источник. Будь у него дар исцеления, он бы и смог как-то помочь. Не сковывай мои запястья браслеты из зелёного золота, он бы смог хотя бы поделиться энергией. Но всё, что остаётся побратиму – наблюдать. Ждать. Верить. Терпеливо сносить все нападки судьбы.
Ни ему, ни мне не привыкать.
***
Тиканье часов. Приглушённый шум с улицы – голоса, шаги, стук колёс. Потом пришли запахи. Дерево, тёплая шерсть, высушенные травы. А от приоткрытого окна – морозная сырость, сладкая выпечка и, почему-то, керосин. Последний – самый въедливый.
Мансардная комната вся была заставлена барахлом. Почти как чердак в родительском доме – тут и ньэннские кивающие болванчики, и тонкий ньэннский же фарфор, и статуэтки из тёмно-красного дерева; латунные, медные, серебряные чайники наравне с джезвами и ибриками; чучело огромной белой кошки – кажется, называлась она снежным барсом; оленьи рога над дверью, а на них – цветные шёлковые ленты и короткий, чуть изогнутый меч на перевязи. Тёмные и яркие ковры лежали друг на друге, поверх были раскиданы подушки – обычные, бархатные и хлопковые, а ещё расшитые золотой нитью, вычурные и цветастые. Хрустальная люстра под потолком ловила блики одинокого огонька, заключённого в витражный подсвечник на массивном столе. На нём же располагались стопки книг, бронзовое пресс-папье в форме исхудалого перекрученного дракона. Перья – и обычные, гусиные, и дорогие ньэннские – торчали из высокого бокала синего стекла, тонко расписанного красками. Наверное, работа мастеров Инг-Ши.
Кровать, на которой я лежала под грудой – но, даже так, холодно! – одеял, стояла в углу, под скатом. Из окна видно было только ровное серое небо, верхушки черепичных крыш и змеящийся дым из труб.
Что это за место? Чьи тёплые руки помогли мне? В безопасности ли я?
Стоило попытаться сесть, в голову словно вонзили раскалённую добела спицу. Дрожащими руками – казавшимися не-моими, слишком худыми и бледными – я вцепилась в волосы и зажмурилась.
Разом навалились воспоминания. Чужие. Страшные.
Узкие коридоры крепости на границе Топей – где они на самом деле, где-то на юге Келеро? – и квадратные башни на стене. Переходы и лестницы, ведущие в кабинет хозяина – Янкел лисс Раджети, так, кажется, его звали… Раджети?.. точно, Ардо ведь говорил, что эту фамилию носят все, кто отрёкся от семьи и служит короне верой и правдой… тогда почему у меня чувство, словно этот Янкел был ужасным человеком?.. Демоны!.. Так красочно и близко – ачйжи. Восемь лап, впитавшая саму тьму шкура, перекрученная спиралью морда. Тварь ластилась, хотела внимания… я ей управляю?.. она слушается меня?..
Где-то внизу хлопнула дверь. Резкий звук вырвал из вереницы картинок, мелькающих перед глазами. Я – не в тех туманных болотах. Я – не магистр Кирэй, желавший отыскать что-то в замке Янкела лисс Раджети. Я – Марисса Ашэ.
Только что я могу вспомнить из своего прошлого? Кажется, именно Кирино говорил, что воспоминания вернутся постепенно. Штольни, отец, матушка… нянюшка Берта… городская ратуша и низкое небо над ней… конюшня, отцовская лошадь… кошка Ночка… подруга Стияра… И всё-таки, в основном, в памяти всплывали только знания, всевозможные уроки мамы и рассказы отцы. О городке и семейной жизни – ничтожная малость. Что же это такое?..