— В апогее наших ожиданий.
— Жестокая реальность стала еще более жестокой, но мы сражаемся с ней лицом к лицу, эта ломка увеличивает то, что уже дано.
— После смерти твоих приемных Родителей.
Их скорое воскресение, принадлежавшее уже к иному миру, постепенно заменяла собой определяющая реальность, исполненная существенной неопределенности; еще никогда не происходило подобного состязания, турнира, в котором встре тились бы столь необыкновенные, гениальные силы, отправной точкой послужило то блуждание теней, которое вылилось в уход моих предков, в антикульминацию их истины, явленной впослед ствии — так мгновенно, — которой предстояло одним броском окончательно вознестись на вершину уверенности.
Идя через этот перекресток, Шаман уже предощуща ет скорое наступление восторга.
Еще нет. ЧЕРЕЗ ЭТОТ ПЕРЕКРЕСТОК, ГДЕ СХОДЯТСЯ ДОРОГИ, ШАМАН ИДЕТ НАЛЕГКЕ, ТОЛЬКО С ГРУЗОМ ЗНАНИЯ, НЕСУЩЕГО С СОБОЙ ОТДАЛЕНИЕ, ВЕЧНОЕ, НО ТАКОЕ ЭФИРНОЕ, У НЕГО БОЛИТ ВСЕ ТЕЛО, ИЗРАНЕННОЕ, ОНЕМЕВШЕЕ, КАЖДАЯ РЫТВИНА ПОДЖИДАЕТ ЕГО, ЧТОБЫ ОН УМЕР ТАМ, РУХНУВ В ТРЯСИНУ ЗЫБУЧИХ ПЕСКОВ, ВДАЛИ ОТ ОЖИДАВШЕЙ ЕГО ПОЛНОТЫ.
Крик переходит в стон, а стон, обратившись в курлы канье журавля, улетает к Океану, унося тебя с континента как перелетную птицу.
Любое воскресение дается тяжело.
Я помню.
Как сейчас в этом пребывании, на этой террасе с зонтами, раскрывающей мой мозг под этим дождем, потому что на меня изливается дождь кроткой луны и дождь пылающего солнца, это связано с глубоко двойственным существованием этого перекре стка дорог и с Океаном Заката, настолько чуждым мне на этом перекрестке, насколько он может считаться преображением.
Сейчас мы говорим со Святым Хуаном Диего.
— Так оно и есть, Шаман. Святой оказался здесь прежде, чем добрался до берегов моря по тропе своей связи с Божественным и с Благом Откровения. Он выбирал человека, чтобы передать ему весь шаманский гений, заново воздвигнув в нем ПОЗВОНОЧНЫЙ СТОЛБ БЛАЖЕНСТВА. Странник на перекрестке дорог пал духом, за этим таился его позвоночник, пронзающий казнимого Шамана. Это главным образом туземное яство: Кецалькоатль, которого так же трудно проглотить, как солнце, является открыто и на этом перекрестке предается своему восторгу, потрясению своего добровольного исчезновения, самоубийства.
И тогда они останавливаются, останавливают этот шквал судорожных слов — они оба. И оба, вместе, произносят нараспев: СВЯТАЯ МАРИЯ, БОГОМАТЕРЬ, МЫ ИЗБИРАЕМ ТЕБЯ СВОЕЙ ВЛАДЫЧИЦЕЙ И МАТЕРЬЮ.
Эффект этих слов — глубокое, ошеломленное безмолвие, терраса словно зачарована; волки поднимаются и вздыбливают шерсть до самого потолка, весь окружающий пейзаж светится и пылает как факел. Тишина становится гигантской. Внезапно мы все исчезаем. Не знаю, терраса ли поднимается и повисает в воздухе, или пейзаж, или все мы. Охваченные снопом света, похожего на свет Заката, который в этот миг исходит от Владычицы Небесной, — безжалостный, прекрасный свет, пленяющий нас.
Вселенная, в которую мы впечатаны как в изогнутую поверхность, — на самом деле это горизонты мира Океан-Земля. Не вогнутая, будь она такой, она вытолкнула бы нас из себя. Она выпуклая, поэтому мы сходимся на том, что оказались в небе сфер дона Хуана, и испытываем это восхитительное ощущение, малиновый эффект. Мы превращаемся в миры, в сферы — и повсюду небеса.
Мы медленно, с трудом возвращаемся из света заката, мы находим его там, как дрожащий ореол. Терраса все еще переливается оранжевым, желтым, фиолетовым, алым, зеленым, синим, всеми оттенками играющего на ней света, и они разбиваются в воздухе этой прекрасной планеты Пла центы, она поражает нас, мы сливаемся с корнями, служа щими ей границами. Хуан Диего, Отшельник, стоит на са мом краю кривой, где соприкасаются выпуклые и вогнутые небеса; выпуклый посох и вогнутая чаша, лук и натянутая тетива, свод и дно колодца. Встреча: хором…
ПРЕКРАСНАЯ МАТЕРЬ МАРИЯ ГУАДАЛУПСКАЯ ИЗ ТЕПЕЙЯКА, ВЛАДЫЧИЦА, МАТЬ ХРИСТА, СЫНА БОЖИЯ, БУДЬ ВСЕГДА БЛАГОСЛОВЕННА БОГОМ.
Птицы, отряхиваясь, с трудом начинают высвобождаться из сита сумерек, снова поглощенных атмосферой террасы, которая опять становится тихой и хрустально-прозрачной; птицы щебечут, волки встряхиваются, дон Хуан и Хуан Диего улыбаются, чары все еще владеют нами, и пока никому не удается найти выход из них.
Вдруг, отделившись от левитации, в которую вошло все и вся, наверное, благодаря сгустившейся атмосфере, Хуан Диего отдаляется, поднимается выше и левитирует там, рядом с нами, но выше нас, настолько, чтобы заглушить голоса и сдержать прибой шепота, шорох свежего бриза, долетающего как дуновение веера. Он медленно опускается на террасу, открывает глаза и шепчет: — Вся Мексика — это терраса под зонтами.