Я — отшельник, заблудившийся в необъятности своей хижины.
Волки вместе с тобой в твоей хижине, и люди с кожей цвета корицы, безумцы, обитающие в затерянных уголках на краю пропастей, — они тоже с тобой, ибо они принадле жат тебе.
Мои волки были со мной всегда. Безумцы никогда не покидали меня. А хижины, в которых меня качала моя колыбель, — они в моем сердце. Льды — это границы моих костров, а мой «климат» — это те магические, вызывающие нежность места, где я могу растянуться во весь рост, мои вершины и до лины — это следы моих рук. Я сейчас говорю с тобой как Свя той, которым я являюсь, я был незаметен, и мои люди забыли меня, я решил, что они умнее, когда они отвернулись от меня, повернулись ко мне спиной, но ведь именно там, на спине*, мы, отшельники, обычно ходим по тропам… И меня приводит в смя тение отчаяние, превратившееся в море между берегами, меня так и подмывает крикнуть им в самое ухо. Но я не хочу кричать им в уши, потому что от моего крика у них лопнут барабанные перепонки и польется кровь. Мне не хочется никого пугать, ха-ха-ха-ха. Я должен смеяться, чтобы наслаждаться этим миром равнодушия, лежащим между нами, и противостоять ему.
*Игра слов: испанское слово «espalda» («спина») может также иметь значение «обратная сторона». По-видимому, здесь имеется в виду обратная сторона горы Тепейяк.
Я просил тебя ответить, как можем мы, как могут они постепенно приблизиться к тебе.
Дай мне убедиться… Моя Госпожа сказала мне: «Хуан Диего, ты будешь долгое время оставаться вдали от земли, которая видела твое рождение, долгое время…» Я не понимал Ее. Я не желал оставаться на долгое время, я не был тем, кому хотелось оставаться. Я не хотел оставаться — зачем? — это Она поставила передо мной эту бессмертную дилемму.
Шаман постепенно превращался в язык пламени, это пламя было голубого цвета — и вдруг стало оранжевого цвета, потом зеленого, а потом фиолетового. Святому пришлось проснуться и выйти из жара пламени, чтобы превратиться в сноп света без призм. Затем белое пламя превратилось в прозрачное пламя, и в тот момент, когда оно пылало ярче всего, оно исчезло.
Мне жаль, — шепчет дон Хуан, — но именно благо даря этому бессмертному недостатку мы и нашли тебя.
Мне приходится противостоять, и принимать, и постигать, потому что, если я нахожусь в диадеме с головы бессмертных, досточтимый дон Хуан, я вполне могу соскользнуть и перейти через Мост. Борозды, оставляемые кончиками пальцев, — они остаются навсегда, если вкладываешь в них сердце. Она пленила меня. Но Она сказала мне об этом, я шел по долине, довольный и радостный, как вдруг, в разгар прекрасного дня, без всякого намека на грозу, молния расколола огромное дере во прямо передо мной, и там, в темном следе ожога от ледяных слез на опаленной коже рассеченной коры, в плаче и стоне дерева и в сверкании молнии, пронзившей воздух, Она сказала мне: «Мое сердце — с моими детьми; я прикасаюсь к их тропам и знаю об их одиночестве в изгнании. Я буду протягивать им руку, когда они будут приближаться к краям пропастей, и там я буду воздвигать мосты под их ногами. Когда они будут спать, я буду тихонько, совсем тихонько будить их. Я буду раскидывать для них каждую ночь пределы моих небес, чтобы они могли бежать и ложиться там, вместе с моими птицами и моими волками, с моим покрывалом и моими звездами, с моими облаками и бутонами моих молчаний».
Пусть пройдет время. Так вырастает плод случая. Время растягивается, обращаясь во вневременность. И тогда иди и собирай плоды, которые вырастают сами по себе, потому что невидимые небеса не имеют привычки заглядывать в окна. Полагаю, вы понимаете меня.
Выглянув в окно, мы видим вдалеке, в долинах, борозды на земле и обнаруживаем, как можно добраться туда и дышать, поддерживая себя в воздухе. Вдыхая воздух, мы задерживаем его, а затем выталкиваем его из себя, мы как будто взлетаем… но любое выглядывание или заглядыва-ние — это приключение, мы заглядываем даже в закрытые места, такое упражнение вырабатывает это ощущение, это чувство, эту способность смотреть сквозь воздух, сквозь тела, сквозь границы и стены.
— В ответ на твой вопрос — как и где кто бы то ни было может приблизиться ко мне: это очень просто. А вот достигнуть это-го приближения довольно сложно. Оставь на пересечении вершин камень, чтобы он мог наблюдать твои шаги. В монастырях и храмах, везде, где есть образ Девы, стань как воздух, вдыхай глубоко, зажги огонь и укройся, чтобы никто не смог ни видеть тебя, ни наблюдать за тобой. Не говори ни с кем. Там, независимо от скопления людей и шума, если ты один, мы останемся одни — пусть никто не заметит ни тени рвения на твоем лице. И посмотри на себя издали, а потом и я буду смотреть на тебя, — и если это возможно (все зависит от пространства, до которого ты доберешься в одиночестве), я увижу тебя таким, какой ты есть: без седины, без дырок в зубах, без бед и печалей. Без какой бы то ни было славы, без костей и без страхов. Я уви-жу тебя без имени и без возраста, без комплексов и без всяких отношений с другими; я буду смотреть на тебя такого, как ты есть, — и ты сможешь смотреть на меня.