Шаман распахивал руки, охватывая ими пределы своего мира, потому они и называли его так. Это более всего приближалось к благоуханию Христа на Кресте. Шаманы же его расы с кожей цвета корицы называли его собакой-оленем, потому что с незапамятных времен, когда шаман чистит свои копыта, он чистит их целыми годами, или трет их о траву на пастбищах, или вылизывает их языком. Вот так. Это был новый вид, пульсирующий в пределах горизонтов, дикий день в грозовую ночь. Христос, разбившийся на зори и сумерки мира.
И приемный сын Кецалькоатля и Тонанцин — монахи очень даже учитывали это, потому что знали, что Хуан Диего несет с собой эту горсть ослепляющих потоков, которые есть он, неожиданных решений и случая, который есть он, и завес, снятых с тайны, которая есть он.
На самом деле Львы и шаманы были соком того дерева, из которого построен плывущий корабль нового мира, все еще готовый развалиться у них под носом. Завоеванная территория, еще такая нетронутая, была полна остроконечных рубцов уже кровоточивших ран, ран, которым, разумеется, не суждено было затянуться легко и просто. Если бы не вмешался Шаман Хуан Диего. У них — непосредственных, мятежных, хаотичных — это было в крови. Этой непосредственности, присущей им радости жизни, предстояло обратиться в печаль, тоскливую, замкнутую, в этот эшафот индейца. Мятежный дух еще владел ими, потому что они обожали свободу своих пределов, и всему этому предстояло вылиться в неустанный мятеж. И они были хаотичны, потому что старались читать знаки столбов дыма и пепла своих агонизирующих Богов, этого наследия будущих мексиканцев. («Бог велик!» — говорил в этой связи Хуан Диего.) Львы собирались принять его, как Пожар, как солнце пересохших пастбищ. И еще прежде, чем приближалось это солнце, они уже принимали его в своем сердце, чтобы согреться этим его извечным жаром и немного сократить ужасающую смертность среди своих людей, как монахов-чужестранцев, так и местных, как монахов, так и шаманов, которые падали, замерзшие, как падают спелые плоды с ветвей зимы, отказываясь, к несчастью, от любого выбора в пользу выживания. Все мистики срочно нуждались в этом солнце и его тепле, оно приближалось к ним, создавая, кроме того, площадку из его пространств — площадку для разведения костра, даже после его вынужденного или добровольного ухода этот костер продолжал бы гореть в течение еще нескольких лет.
Дон Хуан сказал мне: представь себе, все это было столь тайным, столь присущим природе Шамана, в то время не дающим даже намека на то, что он станет Святым; призадумайся, это еще одна из причин, по которым Дева указала на него как на избранника своего мира, к сожалению окутанного тенями.
Некоторые из монахов, узнав о его приближении, уже заранее боялись ужасного помазанника древних Богов, их приемного сына, и заявляли об этом вслух. «Вот идет садовник подрезать свой сад», — говорили они. Так они смотрели на него, ты понимаешь, он обладал привилегиями знающих на вершине мира. Курия устанавливала порядок во всей Новой Испании, за исключением мыслящих обителей, не говоря уж о пещерах отшельников, — Курия нервничала.
Проблема заключалась в том, что Шаман, плод веков, понимал язык обеих сторон и их тайны. Он не торопился. Он не разжигал мятежа. Он не разжигал сопротивления. Он не разжигал восстания против террора убийц. Нужно было, чтобы шаман сделал неверный шаг, и тогда они могли бы схватить и сжечь его — в случае необходимости, — в Европе сжигали и за меньшее. Шаман был в осаде — Курия это чувствовала, — потому что его колдуны с легкостью предавали его, и тогда он отошел от своих колдунов. Единственным гнездом, где он действительно мог укрыться, точно зная, что его не выдадут, были пределы разбросанных обителей. Туда уходили зачарованные знанием Того, что не имело ни малейшего значения для Короны, поэтому Курия содержала эти замаскированные места ссылки для мятежников из Европы, не зная, что там бродят другие мятежники. Корона засылала своих шпионов, однако монахи, сведущие в подобных военных хитростях, немедленно обнаруживали этих «кротов» и притворялись, что ничего не замечают, а сами оповещали друг друга с колокольни. Эта обитель-островок была не-касаема. Тем же, кто движим глупой идеей преследовать знание несуществующего Бога, было лучше там, в крайних точках изгнания, от этих деструктивных посредников Корона не получала ничего, кроме колючих преград, где должны были застрять все.
Однако насколько они затрудняли дело, настолько же они были необходимы, поэтому им отдали на откуп кладбища, чтобы они там развернулись во всю ширь. Они считались признанными ворами, которым предоставлялась территория, где они могли без зазрения совести вершить свои дела, это давало возможность избежать позора ограбления. Корона поступила умно: действительно, все больные, страдающие судорогами, восторженные, мистики и педанты из породы шизофреников и слабоумных добровольно или принудительно пересекли океан, чтобы очистить континентальную Испанию, разделенную и бившуюся в раздорах. Таким образом соблюдались интересы Королевства, это было главным для победы. Следует признать, что Львы были высшей и лучшей частью подготовленных. К несчастью, они со своими знаниями, со своими откровениями и оккультными науками обладали большой притягательной силой. Вот так.