ПАССАЖ О НЕДВИЖНОМ ТРУПЕ. …У двери в пещеру поднимается столб из взвихренных листьев, каждый из них вопит и стонет от горя, столб содрогается, они сшибаются между собой, крошатся, их надтреснутые голоса не смолкают; это горестный хор шуршащих спазмов. Как только я ощущаю смрад сухого воздуха, все волоски у меня на коже встают дыбом. Мои волки сглатывают слюну, и этот звук сотрясает их кишки, дон Хуан улыбается, по его мраморному, алой белизны лицу скользят, как по надгробной плите, ломающиеся листья. Мы входим. Мы идем в таком молчании, что наши незримые шаги отдаются многократным эхом. Мы карабкаемся на густую тьму так, будто, связанные одной веревкой, взбираемся на край пропасти, если сорвется один, упадем мы все — так было сказано. В чернильной темноте ничего не видно и не слышно. Я продвигаюсь дальше, следуя за тем, что вроде бы идет вперед. Я ощущаю легчайшую дрожь и тепло шерсти одного из моих неразлучных спутников. Мы вздрагиваем от глухого звука, напоминающего звук падения неживого, обмякшего тела. Я впервые за все время слышу голос дона Хуана: — Это всего лишь один из закоулков трупа, не надо бояться, он пустой и сгнивший. Просто из него вырвалось что-то вроде гнилостного газа.
Но нас обрызгивает какая-то отвратительная завеса. Не останавливайтесь, настаивает дон Хуан.
Мы входим в извилистый лабиринт. Рассеченный продольно труп изрыгает прекрасные звуки, похожие на звуки фанфар, неслыханное Miserere плоти, предсмертные хрипы раздирающихся органов, некогда великолепной памяти, лихорадочно вырывающей из гнили свои самые тайные и необходимые крохи. Это кислотный дождь ее застывшего горла; ее позвонки с острыми, как клыки, выступами, подобные еще не утратившим своей органической природы стенам, рассыпаются, разлетаются без ветра, как бусины гигантского ожерелья, и съеживаются. Вокруг столько слизи, что нас начинает тошнить, мы почти превратились в призраков, оцепеневшие с раскрытыми ртами, готовые проглотить собственные головы, чтобы спрятать их от этой отвратительной мерзости. Я не хочу ни смотреть, ни подглядывать, ни подозревать, не хочу ничего, ничего, ничего — только выбраться отсюда и броситься бежать так, как бегут, спасая свою жизнь, но никто не осмеливается разорвать нашу цепочку, потому что иначе нас всех затопит ужас.
Дон Хуан предупреждает, что скоро наши глаза различат тьму безудержной ночи угасшего небосвода, царящей в трупе. Так и случается: возникают огромные долины сморщенных головокружений, стены которых образуют ее легкие, потом уже окаменевшие обломки темных солнц из черного коралла и миллионы чудовищных волокон — остатки того, что некогда было ее желудком, питавшимся солнцами, которые падали ей в руки как дикие плоды. Тонанцин так же необъятна и безгранична, как Богиня, которой она была, внутренность ее трупа, вырванная из теней, — это один мост за другим, безумное переплетение туннелей и переходов из тонкой, скользкой ткани. Хлюпающая, белесая грязь, бальзам из жидкого гелия, ртуть, грызущая ставшие похожими на желе кости, и дон Хуан предупреждает меня: Не прикасайся! Труп до сих пор еще гиперчувствителен.
Пойдем! — слышу я.
Смотрите! — раскатывается эхо его низкого голоса.
Это заросли адских амарантов, пятна всех необходимых цветов, подобные лавинам разлагающихся мысленных пустот, это отпрыски ее генеалогического древа, шевелящиеся, как змеи, и поглощающие друг друга. Цепь ошеломленных веков, которые на наших глазах превращаются в воющие призраки.
Давайте остановимся, — приказывает дон Хуан. —
Это самое счастливое место трупа и вместе с тем самое печальное. Это ее Мозг, который судорожно и бесстрашно рвется навстречу неизвестному и когда-нибудь сольется с Богом, прилепится к Нему.
Ты видишь этот кусок хряща?
И я вижу рядом с собой отвратительный язык и содрогаюсь. Это один из ее сосудов, одно из основных морей ее внутренних вод.
— Возьми кусок от него, сколько сумеешь захватить, наверное, он очень мягкий, так что осторожно, давай.
Я подчиняюсь и, хотя все во мне противится этому, отделяю кусок.
— Зажми его в кулаке. Давайте возвращаться.
Тогда наш вожак становится впереди, и дон Хуан приказывает ему: — Давай, ты, который вместе со мной странствуешь по мирам, веди нас назад, только ты знаешь, куда идти.
Наш неразлучный волк-вожак бросается было в направлении выхода, однако дон Хуан останавливает его, говоря: — Но только медленно, с той же скоростью, с какой мы шли сюда, без малейшего шума, ничем не выдавая на ших шагов, так же, как мы вошли…