В момент, когда он оказывается в этой Колыбели, в хижине, стоящей на одном из холмов, принадлежащих клану шаманов в Мексике, на их священных землях. Эта хижина такая же, как все и каждая из хижин, в которых рождаются туземцы (что касается меня, я знаю из них только дона Хуана и Хуана Диего), это почти пещеры, и эти уголки в большинстве своем неприступны. В этой Колыбели, такой близкой к самому сердцу мира, в этой Колыбели, из которой клубился густой, призрачный туман, несмотря на то что окно было всегда распахнуто, хижина словно плела заговор, наполненная Климатом (поэтому дон Хуан говорит: «Я — Климат». Поэтому Хуан Диего с самого начала объявляет: «Я — Климат»). Там, внутри души и мозга тоналя и нагуаля, именно там, от появившейся тогда шаманской мистики, питается Пейзаж, складывающийся так глубоко в сердце младенца, качающегося в колыбели.
Когда появляется солнце, поднимаясь над горизонтом к Востоку от хижины, сумерки сопротивляются, но постепенно в них проникает слабый свет, предшествующий солнцу, большая комната с земляным полом — запах этой земли будет сопровождать его всю жизнь, он наполняет ноздри ребенка, качающегося в колыбели, тихо обволакивает Шамана, и, наконец, наступает день.
А потом гора — там, так близко к сердцу, к желудочку сердца; потом птицы, которые баюкают его, проникнув в самое сердце. И тогда он обретает ощущение абсолютной подлинности, земной и зрящей внутренние небеса, и пробуждается навстречу своему здравому смыслу, такому отличному от любого другого, которому учит его мир. Мир учит его этому здравому смыслу, который и вручает ему.
Это лучший способ учиться мгновенно, разом, с помощью творческой интуиции. Учиться для Хуана Диего значит пережить период обучения, он учится, как принять в руки мир, учится постепенно воспринимать и усваивать его, бороздить его. Его призвание, великолепие его вокаль ного дара: голос. Тон голоса. Сигнал. Тон Сигнала.
Солнечный код для любого, кто поймет, что течение рек,. и ветров, и крови, течение повседневной жизни существ имеет некий тон, этот вокализованный звук, свой музы кальный тон, и территория континента, где происходи: этот тон, становится тональной. Синтония*, вибрирующая корона синтонии жизни, ее арфы, ее натянутые струны, туннели ее ветров и ее тростник: «В общем, флейта», — по вторяет дон Хуан. Эхо тональности вводит внутрь нее, в ее глубины и основы, добраться до которых иначе невозмож но. Поэтому Хуан Диего являет себя в прекрасной ипоста си звуков, ужасных или нежных, но необыкновенных.
Поэтому он стонал тогда, на террасе с зонтами, подходя к высокой башне, с которой мы любовались пейзажем, он тихонько стонал. И по мере того как стон становился гром че, он наклонялся, сгибался, пока не опустился на колени прижимая руки к области желудка, как будто у него что-то болело… В тот миг он издавал изначальный планетарный тон Земли-Океана этого мира, потому что держал этот мир держал его в своих глазах, в своих зрачках — сферу с обла ками, морями, полюсами, он держал весь мир, лишь слег-ка поддерживая его кончиками пальцев.
И наслаждался этим, потому что мир раскрывал ему свои тайны — все. Вот так, на половине расстояния от пла вающего мира, воспринимая его всем своим существом подавая ему священный сигнал.
Umale-sale octa, hasta, basta, pronto, toma; aire, awe, aire… - такие звуки издавал он.
Umale-sale octa, capta, soja, hondo, hondo, hondo… - таков был его крик.
Отпечатки его пальцев, следы его рук. Каждая кожаная сандалия, которые носят все, кто ходит по своим тропам, к своим хижинам. Все эти растения и пальцы — это его следы. Оленя — прозрачного — даже не слышно, лес внезапно озаряется, и является он, со своим влажным носом и влажной, подергивающейся шкурой, он, олень, как молния влажной тени. На лбу у него букеты, и листья, и лепестки фиалок и лесного дурмана, они прилипли к нему, пока он бродил по оврагам — наши неразлучные спутники прибежали все мокрые, сильно пахнущие лавандой. Их едва слышные голоса повторяли: Umale. В клубах густого тумана, того тумана, что колышется везде в мире, и того, другого тумана, что неспешно колышется в межзвездных пространствах, и в нем почти угадываются контуры диких островов, которые как ни в чем не бывало плавают в пустоте; того тумана, что проникает везде и даже несет с собой накидки из шкур волков, которые, вместе с леопардами и дикими гусями, пожертвовали жизнью, чтобы дать Шаману Хуану Диего ложе, где он мог бы приклонить голову, — Umale — вот что означает Umale. Если попытаться перевести это слово, его можно истолковать так: тайна питающего корня, корня, питающего воздух, которым дышит лес, смуглый сосок, источающий особое, чудесное молоко, первозданный туман: Сома. Umale означает все это, а также многое другое.