Однако жалость пересилила. Как-то само собой, со временем, старик и слепыши прижились друг к другу, привыкли. Война сошла на нет тихо, мирно. То ли старик ослепышился немного, то ли слепыши очеловечились чуть-чуть, но как-то они договорились, молча, сами собой, на одном огороде. С годами как-то они сжились, притёрлись друг к другу. Всё последнее время животные забирали определённый процент от урожая — немного, небольшое количество, ровно столько, чтобы не зацепить интересы человека. И старик, в свою очередь, смирился с небольшими потерями. И даже иной сезон, иной год, возмущался, чего, мол, так мало взяли, выбрали? Картошка плохая что ли? Не по вкусу? Или — не обидел ли он чем грызуна? Где-то даже старик принял их в круг своей жизни. Он с ними стал считаться, они с ним стали считаться, по всей видимости. Наступил нормальный природный баланс. По крайней мере, старик себя этим тешил. Тем, что он стал ближе к природе. Его приняли, мол. Теперь он свой. Равноправный участник жизни под солнцем. Он так хотел думать.
Он собирал жуков. Решил, как раз заканчивать. Сначала старик услышал голоса. Несколько. Разных. Он поднялся, выпрямился в полный рост, охнул, прислушался. Два голоса он узнал: Антонина и Толик — семейная пара пенсионеров из города, давно из города. Одного с ним возраста. Живут теперь здесь, на соседней улице. Они частенько через его хозяйство за грибами в лес ходят или просто прогуливаются. У Антонины диабет — гулять надо, ходить. В меру, но надо. Приятные люди. Приятные, потому что ненавязчивые. Поговорят для приличия пять-десять минут и пошли себе дальше по своим делам. Но это осенью — грибы осенью. Сейчас-то не сезон, жара стоит. Да и не сами они. Старик напрягся, прислушался. Почувствовал — к нему идут. Ой! Интересно, зачем?
Голоса приближались по дороге. Совсем близко. Вышли из-за деревьев. Да, Толик и Антонина. Молодая женщина с ними: маленького росточка, полная, круглолицая, глаза большие, голос звонкий, высокий. Девочку, лет восьми, за руку держит. Симпатичную. Идут все медленно — под девочку, под её шаг. У ребёнка походка странная: на одну ногу заваливается, сильно, припадает. Тельце худенькое всё ходуном ходит при ходьбе. Извивается как-то неестественно, руками машет невпопад. Больная девочка, сразу видно. И на личике её мимика странная, словно помимо её воли, сама по себе живёт. А так, ребёнок как ребёнок. Идёт. Молчит. Взрослых не перебивает. Не капризничает. К себе внимания не привлекает. Скромный ребёнок, значит. Глазки живые, вокруг всё рассматривает. Старик стоял, наблюдал.
Подошли они ближе. Старик вышел на встречу. Поздоровались все. С Толиком он за руку, как и положено мужчинам, пусть даже старым. Он протянул ладонь девочке — как-то само собой получилось. Она посмотрела внимательно на старика. Взгляд умный. Вроде как улыбнулась. Протянула свою. Ладошка кривая, жёсткая. Он пожал ей руку, легонько.
— Вот это да! Кристина! Доченька! Вы знаете, она никому не то, что руку протянуть, близко не подойдёт. Она у нас как мышонок пуганный. Кристина. Чем-то вы её сразу расположили. Сразу понравились. Спасибо. Здравствуйте.
— Здрасте, здрасте, люди добрые. Толику персонально. Что вас ко мне привело? Я лечением не занимаюсь. Ворожбой тем более. Людям рад, конечно, но издалека и ненадолго. Итак, чем могу помочь? — Старик тогда немного манерничал, играл.
— Сосед, возьми людей на ночь, — плаксиво попросила Антонина.
— Да-да, на одну ночь. Завтра утром машина подъедет, в райцентр отвезёт. Меня Маша зовут. На одну ночь. Пожалуйста. — Женщина улыбнулась натянуто, устало.