Маша немного растерялась. Перестала есть на секунду, задумалась.
— Вообще-то он её любит. Точно любит. Но когда ему заниматься дочкой. Мы его и так редко видим — месяц за полгода, от силы.
— Хорошо. Пусть месяц. Но в этот месяц он уделяет какое-то внимание Кристине? Честно.
— Ну, как. Так, чтобы поиграть, позаниматься — наверное, нет. Столько дел накапливается за время его отсутствия, масса дел. Некогда ему. Кристина полностью на мне. Мы так привыкли. Да, доця?
Доця за это время опустошила миску с едой. Грызла хлеб. Старик молча взял её посуду. Поднялся из-за стола. Положил ещё ложку гречки в миску. Положил огурчик. Молча поставил перед ребёнком. Подмигнул. Кристина — в ответ мимикой. Продолжила есть. Старик сел.
— Маша, послушай меня, старика. Я живу в деревне уже много лет. До этого, жил в городе тоже много лет. Могу сравнить. Нечего здесь с больным ребёнком делать. В город переехать в наш — другое дело. Там и школы специальные, и программы всякие. Доступ. Удобства. Коммуникации. В село надо под старость приезжать, когда уже к земле тянет — в прямом и переносном смыслах. Дачу — да. Под дачу дом — пожалуйста, понимаю. На всё нужны деньги. А вы потихоньку. Вы молоды, относительно молоды. Ипотека там, может кредиты — не знаю. Но как-то так: потихоньку, рассудительно. И главное вместе, только вместе. Ни каких: ты тут, он там. Поняла? Ладно. Теперь компот. Ой, я дурак старый, не додумался сразу поставить.
Он быстро вышел в погреб. Принёс компот из черешни и немного малины, последней малины — отходит. Разлил по стаканам. Кристина выпила три полных, сразу.
Вечером резко поднялся ветер, так же неожиданно стих. Прогремел дальний гром. За ним ещё и ещё, ближе и ближе. Над головой грохнуло с треском, с запахом озона. Зашумел ливень по крыше, по листве. Они сидели в темноте на веранде, смотрели на блики молний за окнами, говорили о разном. В основном говорила молодая женщина. Долго и в деталях что-то рассказывала про свою жизнь, про свои проблемы, высказывалась. Старик почти не слушал, кивал для приличия время от времени, думал своё, о своём. На его руках засыпала девочка. Заснула. Её бережно перенесли на расстеленный диван, уложили. Следом легла и мать, устала очень: день мутушной получился, суетной, необычный. Спасибо ему, старику, огромное за всё. Спасибо от всего сердца. Благодарила.
— Боже, как у вас хорошо. Место очаровательное. Дом успокаивает. На душе спокойно, спокойно. Спасибо вам. Спокойной ночи.
— Покойной ночи, — прошептал старик и добавил: — Не место украшает человека, а человек украшает и создаёт себе место.
Он ещё посидел на веранде с часок. Гроза стихла, скоро и вовсе перестала. Старик вышел во двор подышать. Он уже знал, спать будет плохо. Накатили давно забытые чувства, встревожили память, взбудоражили. Он будет вспоминать, прокручивать снова и снова. Когда же она зародилась? Где её истоки? Начало? Обид. Его обид. Его потерь.
Глава 4. Шаман
Прошло несколько лет. Прошло. Пролетело. Промелькнуло. Несколько лет, как один день пробежал. Антон крутился по Харькову и вокруг по делам, по трудам, словно белка в колесе. Семья, работа, дом в деревне с родителями, воскресные друзья, родственники. Семья, работа и так далее, и так далее, и так далее. По кругу, по кругу снова и снова. Игорька не встречал ни разу нигде, никак. И интересным образом получилось, что не знал о нём ничего, не слышал, не видел и слышать не хотел даже от общих с ним знакомых, даже от знакомых общих знакомых. Ни-че-го. Хотя жили они c ним в одном районе, на соседних улицах — рядом.
У Антона к тому времени сложилась своя крепкая строительная бригада — бригада вольных каменщиков, как они себя в шутку называли. А попросту бригада шабашников, бригада на свободных хлебах. Работы было завались. Вокруг Харькова, в пригороде, в самом городе, в каком-то невероятно бешеном темпе строились коттеджи. Дворцы! В сумасшедшем темпе. Они росли, как грибы после дождя. Новые хозяева жизни спешили, как могли. Вдруг разбогатев, спешили — мало ли что, надо было успеть. Успеть вложиться, построить, отгородиться, замуровать, замуроваться, спрятать, спрятаться, скрыть всё, что можно, всё, что нельзя, всё, что добыли. А то, кто его знает, вдруг страна одумается, вдруг народ очнётся от демократического ажиотажа, от демократической пелены очухается, одумается, придёт в себя и спросит, у них спросит, у вдруг разбогатевших бывших партийных, вывших: