Старик осторожно отставил в сторону своё тяжёлое орудие колуном вниз, рукоятку облокотил о кирпичную стену. Орудие это серьёзное, надёжное, проверенное, испытанное годами труда. С длинной самодельной рукояткой из липы, подогнанной под его руки, под его рост, притёртой его мозолями. Старик выдохнул. Выпрямился в свой корявый, невысокий рост, потряс руками, словно сухими ветвями, размял плечи. Крякнул. Медленно вышел из просторного, светлого сарая. Сарая проходного, на две двери в противоположных стенах, продуваемого, хорошо проветриваемого, сухого. Сарая без потолка, с высокой двускатной крышей под шифером, с большим окном в дубовой раме. Здесь, вдоль глухой стены, лежали в несколько рядов, уложенные друг на друга боками осиновые кругляки, пеньки разных размеров в диаметре, но одинаковые по толщине. Все как один в светло-серой коре с разводами. Красавцы. С запахом дерева. Каким невероятным! Он любил этот запах. Срезы ровные, почти все, кольчатые, узорчатые. Загляденье! Старик всё лето ими любовался. Подойдёт, дотронется, погладит тёплое дерево рукой: гладкий срез, с капельками. Сохнет. Прикоснётся губами: сырое. Втянет в себя запах, особый, непередаваемый природный запах свежей древесины. Хорошо на душе тогда. Успокаивает теплом, теплом, волнами, волнами по сердцу. Ласкает.
Пеньки лежали ещё с весны, отлёживались, подсыхали, но по-разному: одни быстрее, другие медленнее, сложенные в несколько рядов под самые поперечные балки сарая — метра на два с лишним от пола. Забрасывал наверх сам, сколько мог, выравнивал. Выше он не доставал. С весны. Да-да, всегда весной, ранней весной, до появления почек, до того, как жизненные соки напитают дерево..., налью его, насытят, пока оно спит, дерево.
Каждую весну приходит к нему свой человек, один из немногих, с кем ещё общается старик, с кем поддерживает редкие отношения. Приходит Володя, из села: моложавый, лет сорок, молчаливый, строгий, конкретный. Приходит с бензопилой, со своим бензином в канистрочке, со своим маслом — со всем своим. Деревья в роще уже помечены заранее. Обречены. Стариком помечены. Стариком обречены. Всё больше те, которые под старость, сохнущие и больные. Правда и молодые деревца в расход идут, те, что группами растут, рядом по нескольку. Те, что мешают друг другу: кривые, корявые, злые. Оттого и злые, что много их сразу вместе. Мешаются. С каждым деревом у старика свой разговор, своё извинение, своё уважение. Сухостой по роще давно весь собран. Им убран, в прежние года ещё. Валежник так же собран. Роща теперь чистая, всегда убранная, всегда свежая, словно девственница. Его роща. Его девица. В этом году, весной Володя повалил шесть осин. Все шесть зрелые, вековые, до полуметра в обхвате каждая и в высоту приличные. Давно старик к ним присматривался, да всё никак не решался — толстые чересчур, неудобные. Но... тянуть дальше было нельзя, никак нельзя. Дальше было бы только сложнее. Володя молодец — завалил умело, со знанием, в нужном направлении, уложил аккуратно. Одно оказалось дуплистым, полым изнутри. Метра на полтора полым по комелю. А там муравейник: кишит, встревожен, разрушен. Долго старик извинялся потом, прощения просил у насекомых, бормотал что-то. Володя на его поведение без внимания. Какое ему дело? У каждого свои причуды и странности. Ему-то что? Володя работяга, ему не до сантиментов, у него дерево — цель, процесс, выручка. Он ловко и быстро поваленное распилил: сучья в одну сторону, пни — в другую. В кучу. В кучи. Только не мешай, не путайся под ногами, дед. Он и не путался. Старик потом сам, потихоньку перенесёт всё в сарай. Перекатит. День за днём, без суеты. Сложит — пенёк за пеньком, пенёк на пенёк. Так условились: дальше сам. Он и перетаскал сам, перекатил за весну, по погоде, не спеша. Тогда же сработал Володя быстро — двумя днями управился, двумя выходными. Старик его чаем угощал, крепким, тёрпким. От другого чего работник всегда отказывался — только чай. Угостится и больше ничего, даже сигареты у него свои. Всегда свои. Ни разу не попросил. И не попросит. Никогда. Конкретный мужичок, продуманный, себе на уме, гордый, собранный, молчаливый. Таких уважают. Всегда. Везде. Закончил он в тот раз под вечер воскресенья. Попил чай, не спеша, громко, с удовольствием. Пара фраз со стариком. Расчёт, расчёт по совести, и — до следующей весны. Прощай, дед, не хворай. Если что, обращайся — он поможет. Ушёл. Всё. Как всегда, как каждую весну, уже много лет, может с десяток, а может и более. Года, что дни, всего не упомнит старик. В деталях не упомнит. Одинаково как-то всё, размыто, что прошлый год, что позапрошлый, что пять лет назад. Ладно. Прошло, и забыл. Близкое забыл, далёкое он хорошо помнит, в мелочах даже.