— М-да... Даём. Даём, конечно же, если ты так хочешь. Если ты чувствуешь, что будешь счастлива с этим человеком, извини, брат, что в третьем лице. Если ты уверена. Что мне остаётся делать? Конечно, развод, так развод. Как говорится: отдам в хорошие руки. Шутка, кто не понял. Только так, Женя: взял ношу, неси, неси до конца, люби на здоровье и береги. Женщина она хорошая, правда. Достойная жена и любящая мать. Мне было приятно прожить с ней более двадцати лет, вырастить детей, съесть пуд соли и много чего ещё. Спасибо. И за несколько счастливых дней тоже спасибо, всё же они были, счастливые деньки. Уже хорошо. И это была наша с ней жизнь, не забывай. Их из памяти никак не вытравишь, из нашей общей памяти, из нашей общей с тобой, жена, истории. Но... если что, Евгений, обратно не возьму, не приму, извините. Так что, отвечаешь за неё полностью. Извини, что на ‑ ты, я народ простой. Так что мир вам и согласие. Наверное, как-то так, надо сказать. Да, жена? Пока ещё жена. Эх, эх!
— Ладно, ладно, не паясничай. Женя, не обращай на него внимания. Что с квартирой думаешь?
— А что с квартирой? Квартира твоя. Раз ты к новому мужу переезжаешь... оставь её старшей. Диане скоро рожать, жилья своего у молодых нет. Перепиши на неё, подари, переоформи. Сама решай, я без претензий. Мне найдётся, где жить. Не пропаду.
— Вот и чудненько. Как всё интеллигентно разрешилось. Решается. Э-э-э.... Дорогая, может по шампанскому. Вы не откажитесь с нами?
— Извини, Женя, откажусь. Я, пожалуй, поеду. Надо, знаете ли, переварить всё. Не каждый день от тебя жёны уходят. Звони, супруга. Когда надо будет, я приеду, подпишу, что скажешь, что надо. А сейчас я домой, в нашу квартирку, пока ещё нашу. Соберу кое какие свои вещи. Да, и ещё самое-самое главное: Женя, будь человеком, не обижай её, жену свою будущую, пожалуйста. Она к грубости не привыкшая.
Он пожал тому руку. Она была холодной и мокрой. Волновался мужик. Волновался Евгений, сам -то он почему-то был спокоен, на удивление спокоен, безнадёжно спокоен. Его чашка с кофе осталась не тронутой, остывшей. Когда он вышел из парка, чувство удивительной лёгкости охватило его неожиданно. Вокруг словно всё стало прозрачным и чистым, воздушным, невесомым. Чистым, лёгким, невесомым. Он пересёк дорогу, брусчатку. Сел в свою «копейку». Вставил ключ в замок зажигания. Обнял руль. Секунда, другая — его вдруг стало распирать от приступов смеха. Сначала тихо, потом в голос, потом всё громче и громче, громче и ещё громче. Наверное, со стороны, для прохожих, он выглядел комично: Странный тип, давящийся от смеха, в машине, один, сам с собой, безумец. Смех выходил из него неудержимо. Смех сотрясал волнами, то нарастая, то немного успокаиваясь, отпуская, давая отдышаться. На миг. И вновь накатывал волной и накрывал с головой. Смех. Оказалось, что за двадцать с лишним лет его скопилось слишком много, смеха — не высмеянного или подавленного, или скрытого. Смеха ли? Ему скрутило живот от боли, от судорог — не хватало воздуха — минута, две или около того. Наконец он успокоился, отдышался. В глазах слёзы то ли от смеха, то ли от боли, то ли от обиды, а может и от всего вместе — старик уже не помнил или не хотел помнить. Не знал или не хотел знать, не мог себе признаться, что же на самом деле его тогда так развеселило? Что же его тогда довело до истерики? На самом деле.