инственной девушкой в его жизни, во всяком случае, Лёня предпочитал думать именно так, и не любил вспоминать шальную ночь четвертого семестра, когда богатый оболтус, которому он фактически написал курсовую, решил отблагодарить своего "благодетеля" весьма своеобразно и привел в общежитие двух путан. Поэтому, раз Светлана решила присоединиться к господам офицерам и прапорщикам, значит, так тому и быть. Сперва был тост за знакомство с сослуживцами Антона — похожим на пирата Толиком, который оказался старлеем, но не из десантных, а из автомобильных войск, и старшим прапорщиком Витей Руденко. Почти сразу за первым тостом пошел второй — за родителей, и третий — за тех, кого с нами нет. А потом Антон предложил поднять пластиковые стаканчики за любовь с первого взгляда, бросая весьма выразительные взгляды в сторону Светланы. Это очень не понравилось Лёне, а девушка лукаво улыбалась, опуская длинные ресницы. Да, она обожала дразнить, заставляла ревновать парня, которому, если честно признаться, иногда это даже нравилось. Вернее, нравилось Лёне то, что в конце концов, вдоволь намучив, Светлана обнимала его при всех и говорила, что он самый лучший. Но в этот раз пытка продолжалась черезчур долго, новоиспеченный преподаватель землеведения (как иногда в шутку он себя называл), разозлившись, потерял контроль и пил по поводу и без него: за ВДВ, за Родину, за надежный ядерный щит, за чистое небо и хрен еще знает за что… Затем Лёня каким-то образом оказался в море, пытаясь найти место поглубже, чтобы поплавать и понырять, причем он совершенно не помнил, как потом выбрался из воды на берег. И снова пошли стаканчики с сорокоградусной жидкостью: за меч Вооруженных сил, за автомат Калашникова, за Святую Русь, и за похеренное народное образование… Когда стемнело Руденко развел костер, а Лёня, будучи в полузабытьи, слушал старлея Толика, фамилию которого начисто забыл. Никогда в жизни молодой педагог еще так не напивался. Парень даже не заметил, когда Светлана и бывший сосед Антоха куда-то испарились. — Ты же препод, вот я тебя и спрашиваю, — говорил Толик, вперяясь в пустоту одним глазом, — почему, скажи, паршивая Македония отымела всех моих долбаных предков, всех бравых эллинов, почему? Лёня пожал плечами. Вопрос был за гранью его понимания. — А потому, что в Спарте упадок нравов случился. Вся Греция на Спарте держалась. — Так уж… и вся? — заплетающимся языком пробубнил молодой педагог. — Ясен хрен, вся! — выкрикнул Толик. — Да мне еще дед рассказывал, он из дворянского рода Алфераки, чистокровным греком был, потомок переселенцев с не пойми каких пор! Похоронен тут неподалеку, дедуля мой. Знаешь, как деревня наша называется? Лакедемоновка! Сохранили память о предках, это уж мы умеем, не отнять… Так что я тебе отвечаю, если б не Спарта с Леонидом, греков урыли бы еще персы, мать их за ногу. А потом, когда в Лакедемоне порядка не стало, вся хваленная Эллада гикнулась к хромым коням в задницу. И сейчас та же самая хрень. По всему миру одни гомики и наркоши. Упадок цивилизации, закат Европы. Понимаешь? Или ты со мной не согласен? Лёня предпочел согласиться. — А ведь тебя как самого знаменитого лакедемонского царя зовут, а это значит, ты боец! — старший лейтенант крепко обнял молодого педагога, отчего тот испугался, что бравый офицер, возможно, не только восхищается тремя сотнями воинов, павших при Фермопилах, но еще и является почитателем священного отряда из Фив. — Ты в армии служил? — Нет, — с трудом выдавил тезка знаменитого спартанца. — Один хрен, с таким именем, у тебя все в жизни будет лады. А, знаешь, почему? — Потому что ЭТО СПАРТА!!! — неожиданно заорал Руденко и громко заржал. — Витя, козел, какого лешего ты прикалываешься? — Толик отпустил молодого педагога и стал переругиваться с прапорщиком. Чувствуя одновременные позывы к рвоте и по малой нужде, Лёня поспешил отойти от костра, чего изрядно пьяные вояки даже не заметили. Но не успел он отдалиться и на два десятка метров, как увидел увитую виноградом беседку, в которой заметил голого Антоху… А на дощатом столе бесстыдно раскинулась Светик, Лисёнок, его милая, ненаглядная, любимая… Десантник был очень брутален, по крайней мере, так показалось начинающему преподавателю. Лёня никогда не мог и помыслить о столь дерзком обращении со своей возлюбленной. Но самое ужасное, самое невыносимое было в том, что ей эта первобытная жесткость невероятно нравилась. Она стонала в голос, она извивалась под диким, грубым напором, она молила о продолжении и яростно скребла ногтями по дереву… Лёня замер как вкопанный; водка прибила эмоции, лишила возможности четко мыслить, действовать, и он стоял не в силах ни уйти, ни прервать буйство страсти. Наконец, все закончилось. Света, взмокшая и расслабленная, откинулась на стол и ее светлые волосы упали почти до земли. — Это было что-то… невероятное… — проговорила она, задыхаясь. — Никогда… никогда… я… никогда… Из глаз будущего педагога брызнули слезы. "Сука! рыжая сука! Так ты меня! Так!!!" Отвернувшись, он шатаясь побрел в сторону домика, в котором планировался рай для влюбленных. *** Когда Лёня очнулся, солнце стояло уже довольно высоко. Голова раскалывалась и жутко хотелось пить. Молодой человек приподнялся, увидел стоящую возле двери початую бутылку минералки, но вставать не было ни сил, ни желания. Рядом на кровати, чуть прикрытая простыней, лежала Света, расплескав по смятой подушке роскошные золотистые волосы. Вдруг ему вспомнилась вчерашняя ночная сцена. Может, все это привиделось спьяну? Ведь вот же она рядом, его маленький славный Лисёнок… Нет, вчера она и Орлов… Орлов и она… Лёню охватила бешенная обида и злость, отчего голова неожиданно перестала кружиться, и парень в три шага очутился у двери. Несколько глотков воды утолили жажду, а день стал обретать краски. Теперь предстояло самое трудное — надо было выйти на улицу и посмотреть в глаза Антону. Возле соседнего домика творилось нечто странное. Десантники спешно собирались, не обратив ни малейшего внимания на вчерашнего собутыльника. — Черт! Что теперь делать? — почти вопил старший прапорщик Руденко. — Как такое могло случиться? Не могу поверить! Куда, куда ехать? — Отставить панику! Все накрылось конем, это ясно, — говорил одноглазый Толик, яростно жестикулируя, — теперь надо играть по своим правилам. Нельзя терять время. Через два дня, если не раньше, не будет ни командования, ни начальства, вообще ничего не будет… — Ты так думаешь? — спросил Антон, надевая берет. — Конечно, — воскликнул Толик. — Значит, рулить своей судьбой надо самим. А ты у нас, Антоха, парень боевой, за тобой люди пойдут. — Что случилось?.. — услышал Леня хрипловатый женский голос и обернулся. В его рубашке, наброшенной на голое тело, Светлана стояла опершись на дверной косяк, но серо-зеленые глаза, обычно такие яркие, сейчас выглядели как перегоревшие лампочки. Антон глянул на девушку, недобро ухмыльнулся и бросил: — Война началась. — Какая война? — опешил молодой педагог. — Термоядерная. — Что??? — Света сделала несколько шагов вперед и поравнялась с Лёней. — Ничего, детка, — Орлов послал воздушный поцелуй, — уже ничего. С Москвой связи нет, последнее, что мы услышали в эфире: Ростов разбомблен, Таганрог вроде цел. Пока цел… А значит, времени у нас очень мало. — И что теперь? — растерялась девушка. — Нам нужен транспорт, — сказал Руденко в упор глядя на Лёню. — Ты не одолжишь свой фиат? — Нет! — неистовая злость Лёни искала выхода, — это МОЯ собственность! — Да кто тебя, оленя рогатого, теперь будет спрашивать? — глумливо оскалился Толик. — На черта нам его колымага, — Орлов указал на тонированный джип, — мне эта тачка нравится намного больше. Старший лейтенант и старший прапорщик переглянулись; Толик поднял с песка крепкий брус, затем все трое молча обменялись серией непонятных жестов, кивнули друг другу, и направились к четырем кавказцам, суетящимся возле своего автомобиля. Антон шел замыкающим. Момент был выбран исключительно удачно: двое южан отошли к террасе своего домика и о чем-то заспорили не повышая голоса, но увлеченно размахивая руками; как видно, разговор не предназначался для ушей их подчиненных. Третий уже сидел в машине на месте водителя, то и дело нервозно поглядывая на часы, но не пытался поторопить остальных. Четвертый, самый молодой и крепкий на вид, заталкивал в багажник очередную спортивную сумку. Все эти детали Леня отметил за считанные доли секунды, не понимая еще, что будет дальше. — Эй, генацвале, — с веселым пренебрежением проговорил Руденко, — вопрос тебе можно задать? — Ну?.. — коротко стриженный брюнет поставил баул и резко повернулся к прапорщику, настороженно оглядывая незнакомого мужика, который, впрочем, не показался агрессивным. — А что у тебя, братуха, с носом? — А щито у мэня? — удивился кавказец, в тот же миг получив короткий мощный удар локтем в переносицу. — Он у тебя сломан, — невозмутимо произнес Виктор. Двое спорящих все еще не замечали, что их товарищ уже лежит без сознания, однако водитель, что-то заподозрив, попытался высунуться из машины, но подоспевший Толик приложил его бруском в висок. Глухо крякнув, мужчина вывалился из джипа на песок. Только в этот момент гости с юга обратили внимание на то, что происходит возле их автомобиля. Один из них бросив ошарашенный взгляд на подбегающего Антона, сунул правую руку под рубашку, но получил сокрушительный прямой в нижнюю челюсть и рухнул на ступеньки террасы. Последний из кавказцев, выкрикнув что-то неразборчивое, замахнулся на Орлова, но десантник, прикрывшись плечом от скользящего выпада, вмазал противнику коленом в пах. Протяжно взвыв, тот согнулся и начал падать. Добивающий удар пришелся ему на затылок и, Лёне показалось, что он услышал хруст позвонков. — И делов-то, — усмехнулся Руденко, поочередно обыскивая поверженных владельцев джипа. — О! Ты смотри, у него откуда-то "Макаров" табельный. Ворованный, что ли? Братуха, ты разве не знаешь, что это противозаконно? О, а этот, кажись, уже двухсотый… — Всю жизнь мечтал порулить такой махиной, — Орлов оттащил тело водителя, мешающее сесть в машину, по-хозяйски похлопал ладонью по рулю и повернулся к Светлане, которая таращила глаза от ужаса и не могла поверить, что все это происходит не в кино, а на самом деле: — Поехали, красавица. Тебе здесь нечего ловить. Девушка, прикусив губу, взглянула на Лёню. Он не знал, что сказать и лишь слабым голосом пролепетал: — Не надо… Я все сделаю… Я люблю тебя, Лисёнок… — Останешься с ним, так уже завтра тебя будут любить полсотни отморозков, — с мрачной насмешкой выделив слово "любить", проговорил Антон. — Ты еще не поняла, что началась ядерная война? Законов и судов больше нет, и теперь каждый сам себе суд и закон. Глянь на своего хиляка. Разве он сможет тебя защитить? А я смогу. Лёня смотрел на любимую в упор, молча и дрожа всем телом. Он чувствовал, как кровь его буквально заледенела, ведь только что в трех шагах от него убили человека. Если сначала у парня и была робкая надежда, что десантники просто тупо, по-идиотски его разыгрывают, то короткая и жестокая, нет, скорее даже зверская расправа с кавказцами лучше всяких слов говорила: шутками тут и не пахнет. Свету тоже сотрясала мелкая дрожь, она бросала затравленные взгляды то на педагога, то на десантника. — Я даю тебе десять секунд, — сурово сказал Орлов, — больше ждать не буду. И если поедешь со мной, не вздумай распускать нюни. Ты больше не лисёнок, отныне ты волчица. Время пошло… На мгновение в глазах Лёни все расплылось, а девушка прошептав: "Прости, Лёнечка", бросилась к тонированному джипу. Может, десять минут, может, двадцать, а может, и целый час несостоявшийся преподаватель смотрел в ту сторону, куда умчался резко сорвавшийся с места внедорожник. — Слюшай! Ты нэ адолжышь свой фиат? Лёня повернул мокрое от слез лицо и увидел, что трое избитых до беспамятства кавказцев кое-как пришли в себя и уже окружили его машину. Четвертый со ступеней террасы так и не поднялся. — Забирайте, — сказал бывший педагог, и, безвольно махнув рукой, побрел в сторону Таганрога.