— Что? Мерихейн?
Тикси даже ухватилась рукой за Лутвея.
— Собственной персоной, — подтвердил Лутвей.
— Говорят, Кулно вчера подложил ему свинью.
— Кто это тебе сказал?
— В городе говорят.
— Ого, значит, история эта уже и до тебя дошла, только, как водится, в искаженном виде.
— А как ты сюда попал?
— Я и сам хотел бы это знать. Наверное, я обязан этим Кулно, он хорошо знаком с Мерихейном.
Тикси расхаживала по комнате, заглядывая во все углы и закоулки. Наконец девушка сказала:
— У вас четырехкомнатая квартира.
— Мерихейн считает свою квартиру однокомнатной.
— Как так?
— Говорит, что у него одна комната, он называет ее залом, просто у комнаты этой — три ниши. Посмотри сама, дело обстоит именно так. В одной нише живу я, и это, по чести говоря, — кухня, даже плита стоит. Когда на кухне готовится пища, ароматом ее можно наслаждаться во всех уголках квартиры, а когда Мерихейн спит в своей нише, я могу слышать его поэтический храп.
— Он громко храпит?
Этого Лутвей не знал и потому продолжил свои разъяснения:
— Если кто-нибудь входит сюда с черного хода, то вносит с собою в зал целый букет запахов винтовой лестницы. Разве это не счастье — жить здесь, есть, пить и спать, а главное — принимать гостей!
— У твоей комнаты, оказывается, есть свой выход, — с радостной многозначительностью заметила Тикси, когда они вошли в нишу, где Лутвей спал ночь. Вместо скрипучего дивана здесь уже стояла железная кровать с матрацем, — вероятно, об этом по распоряжению Мерихейна позаботилась прислуга. Прилив странной нежности к писателю охватил Лутвея, но, ощутив рядом с собою Тикси, он уже не мог понять, действительно ли эти чувства относятся к Мерихейну, а не к девушке.
— Не трогай меня, — сердито сказала Тикси, хотя волнение молодого человека сразу же передалось ей. — Мне надо идти на работу, ты испортишь мою прическу.
— Слушай, Тикси, мы скоро устраиваем вечеринку.
— Что еще за вечеринку?
— Новоселье.
— Здесь?
— А где же еще, отпразднуем мое вселение в новую квартиру. Ты тоже придешь.
— Нет, не приду.
— Нет, придешь. Мерихейн разрешил пригласить женщин, но с условием: только молодых и — чем легкомысленнее, тем лучше.
— Ты считаешь, что я подхожу?
— Еще как! Знаешь что, надень свое коричневое платье.
— Оно же старое.
— Не беда, что старое, зато оно тебе идет. Я люблю это платье, в нем есть что-то от тебя самой, от твоих движений, характера. Ты в нем такая забавная, грациозная, легкая. Так и хочется посадить тебя на ладошку и подкинуть. У меня иной раз бывает такое странное настроение: схватил бы хоть луну, хоть само солнце и метнул бы, словно диск.
— Ах ты, мой месяц ясный, мое солнышко! — Девушка улыбнулась молодому человеку, прижалась к нему. Но вдруг, словно спохватившись, спросила совершенно другим тоном: — А когда вечерника будет?
— Еще не решили, но скоро, на днях.
— Кто придет?
— Наши ребята, может быть и кое-кто из девиц.
— Кулно будет?
— Разумеется.
— Мне не хочется его видеть.
— Ты что-нибудь против него имеешь?
— Я его боюсь.
— Он же хороший парень.
— Все равно. Даже не то, чтобы боюсь, а так… Помнишь, он первый раз встретился нам на опушке леса, мы еще шли, знаешь, туда… это было в самом начале…
— Помню… ну?
— Я с тех самых пор боюсь его. У него такие странные глаза.
— Ах, глаза?! — Лутвей засмеялся. — Ну в таком случае надо быть осторожной.
Тикси спускалась по лестнице, пританцовывая, — девушка чувствовала себя на седьмом небе. Подумать только — она пойдет на вечер к Мерихейну! Одного жаль: почему Лутвею нравится ее коричневое платье, ей было бы гораздо приятнее надеть свое самое лучшее, самое новое платье, ну хотя бы то, из атласного шелка, в котором она конфирмовалась.
7
Когда Лутвей примерно в половине девятого вечера вошел в свою новую квартиру, Мерихейн ужинал, перед ним стоял стакан с дымящимся чаем, две-три бутылки и две стопки.
— Я ждал вас, думал, вы уже не придете, — сказал Мерихейн и добавил: — Садитесь за стол.
Студент не заставил себя упрашивать, и радушный хозяин осведомился, протягивая руку к бутылкам:
— Красного или белого?
Лутвей в нерешительности молчал.
— Рекомендую красное, на редкость удачное французское вино, нацежено прямо из бочки, без всяких фокусов, не балованное, из пробной партии, фабричная цена — шесть рублей за бутылку.